Леон и Луиза

С тех пор, как радио и связь снова функционировали, Галиани в любое время дня и ночи гордо вышагивал по улицам, сообщая последние новости.. Он объявил о взятии Аахена Седьмой и Девятой армиями США и о поражении немецкого наступления в Арденны, а потом о бомбардировке гамбургских складов горючего и о капитуляции Венгрии, и чем дольше длилась его личная ссылка, тем чернее становились его полуитальянские – полуфранцузские проклятия сукиному сыну маршалу Де Голлю и этим кретинам из Банка Франции, которые никак не почешутся забрать из этой задницы мира его и их сраное сучье золото. Может, Галиани ругался бы немного тише, если бы знал, что Де Голль и Банк Франции только потому гноили его в саванне, что в Средиземном море несколько прекрасно снаряжённых, заправленных горючим и вооружённых боеприпасами немецких подводных лодок только и ждали случая потопить на дно золото и Галиани.

В марте 1945 года закончилось сухое время года, снова стало жарко и сыро. Галиани достал свой зонт и топал с проклятиями по жидкой грязи, оповещая людей об освобождении Освенцима и разрушении Дрездена, воздевая руки к небу и вопрошая стервятников на сучьях, какого Иисус-Мария-чёрта его отсюда никто не забирает. Луиза сидела на своём чемодане и ждала. Галиани известил о Ялтинской конференции и о пожаре в бункере фюрера, о процессе против маршала Петэна и, наконец, об атомной бомбе, сброшенной на Нагасаки.

Но спецпоезд всё никак не приходил.

Потом минул ещё один год, и ещё раз дождь внезапно прекратился. Луиза давно уже снова сама отстригала себе волосы, которые в африканской жаре, кстати, отрастали гораздо быстрее, чем дома. Грязь высохла, затвердела и покрылась сетью чёрных трещин. Галиани убрал свой зонт под кровать, твёрдо зная, что в ближайшие полгода абсолютно точно с неба не упадёт ни одной капли дождя. Луиза в свободный от работы день съездила на поезде в Каес, чтобы купить на рынке новую москитную сетку и заменитель её старого мужского велосипеда. И потом, наконец, пришёл спецпоезд.

Может, он прибыл днём, а может, и ночью; но как только он прибыл, Луиза утром, встав с постели, могла увидеть его из своего окна, поскольку он, пыхтя и дымя, стоял совсем близко, перед упорным брусом. Сколько к нему было прицеплено товарных вагонов, осталось неизвестным, как и то, сколько понадобилось рейсов – один или несколько, – чтобы доставить золото в Дакар. Из анналов Банка Франции следует лишь, что в порту Дакара триста сорок шесть целых, пятьсот тридцать пять тысячных тонн золота было перегружено на Иль-дё-Клерон и что корабль вышел в море 30 сентября 1945 года. Если всё проходило гладко и атлантические осенние шторма не были слишком сильными, Иль-дё-Клерон должен был прийти в порт Тулона 12 октября.

Я представляю себе, как Луиза сошла по трапу на пирс и после пятилетнего отсутствия снова ступила на французскую землю, загорелая до черноты и стройная, как юная девушка, только волосы были седые. Конечно, она расцеловала в щёки спутников этих пяти лет, радиста Галиани, которого за таможней ждала его жена, – может, чуть дольше, чем остальных. И поскольку у неё не было с собой багажа, а лишь ручная кладь, а остальным пришлось ждать свои чемоданы, она быстро ушла, зная, что ни одного из них никогда больше не увидит.

Может, дело было под вечер, когда она со своим чемоданчиком шла вверх по улице Анри Пастуро к вокзалу, и, может, она по дороге зашла в кондитерскую и купила свой первый за долгое время шоколадный эклер. Тогда она могла в половине девятого сесть в Марселе на вокзале Сен-Шарль в ночной поезд на Париж и на следующее утро незадолго до восьми часов оказаться в столице.

Не думаю, что, подъезжая к Лионскому вокзалу, Луиза нетерпеливо стояла у открытой двери вагона, подставив лицо встречному ветру. Не думаю, что она бегом пересекла здание вокзала, и не могу себе представить, чтоб она действительно, как она писала в своём последнем письме, бросилась в такси и прямиком поехала на улицу Эколь.

Скорее всего, я думаю, она оставалась спокойно сидеть в своём купе третьего класса, пока не вышли все пассажиры, и что потом – тихо и осторожно, чуть ли не робко – спустилась на перрон, в свете того ясного осеннего дня шаг за шагом прошла через зал и вышла на мостовую бульвара Дидро, который уже опять шумел и гудел от потока автобусов, машин и грузовиков, как будто войны никогда и не было.

Я представляю себе, что Луиза пересекла бульвар и пошла дальше прямиком по улице Лиона, подавленная непостижимой невредимостью обоих рядов домов – слева и справа; у Бастилии она села в уличном кафе, заказала кофе с молоком и круассан и взяла в руки газету – и тогда, может быть, она бросила беглый взгляд на плавучие дома в порту Арсенал, которые мирно покачивались на бризе.