Леонид Филатов. Забытая мелодия о жизни

«Ни для кого не секрет, что львиное большинство песен слагается по принципу “раз дощечка, два дощечка — будет лесенка, раз словечко, два словечко — будет песенка”. Я не хочу никоим образом обидеть хорошего поэта Юрия Энтина, сочинившего эти бессмертные строки, но тем не менее он как бы подытожил принцип действия поэтов-песенников, которые слагают по этому принципу хиты сезонов. Ведь мы очень часто встречаем подобный текст “лучшая подруга, лучшая подруга — что-то ты наделала; лучшая подруга, лучшая подруга — что тебе я сделала”, то есть рифма “сделала-наделала” это “как какала-накакала”… Или когда известный петербургский певец поет лирическую песню, как водится, об ушедшей любви и там встречаются слова “давно друг друга простя, сто лет спустя”; мы даже не задумываемся, что правильно — это “простив”, но тогда рифма потребовала бы “спустив”, а это уже песня несколько про другое. И поэтому, говоря о Лене Филатове как не только о друге, а моем первом и основном соавторе по песням, нельзя не отметить, что он от этого принципа куда как далеко ушел. Его стихи — это не песенные тексты и песни-стихи. Это осмысленная поэзия, которая имеет прямое отношение к чувству и уму. Вот и я вспоминаю… вспоминаю наш первый опыт в общежитии в этом смысле. Там словно получилось как-то, словно судьба распорядилась так, что мы оказались вместе в одной комнате в общежитии. Мало того, что на одном курсе актерского факультета Театрального училища имени Щукина, но нас еще поселили в одной комнате, номер 39. И я еще тогда не подозревал, что умею сочинять мелодии — меня научил играть на гитаре старшекурсник Виталий Шаповалов, ныне артист Театра на Таганке, среди своих — “Шопен”. И вот сама собой как бы получилась первая песня…

И первая песня, естественно, о какой-то неудавшейся любви. В 18–19 лет — это понятно. У всех какие-то любовные драмы в это время. И мы сочиняем песню “Ночи зимние”… Первая наша песня и какой-то студеный надрыв ее куплетов несется по ночным коридорам общежития. Потом к нам начинают приходить однокурсники, соседи по этажу, все со своими напитками, все хотят послушать эту песню. Мы понимаем, что это ошеломляющий успех, популярность этой вещицы обусловлена не ее качеством, а тем, что у всех в той или иной степени была какая-то любовная драма или какая-то история любовная не совсем получившаяся. И “Ночи зимние” попадали в резонанс с настроением большинства. Окрыленные этим первым успехом, мы продолжали сочинять дальше. Каждую ночь — или стихи, или песню. В сигаретном чаду, куря через каждые пять минут новую сигарету и сидя на своей бедной левой ноге, то есть в экологическом кошмаре, который Филатов сам себе и создает, — он сочиняет новые стихи или новую песню. Я сижу рядом, жду, не заглядываю через плечо — нельзя, табу, жду, когда он закончит, когда я возьму гитару, гитара уже без чехла, лежит, тоже ждет. Он закончит — и я примусь сочинять мелодию, и где-нибудь на кухне часа эдак в три ночи (а уж в 10 утра на следующий день первое занятие) будет премьера песни. Посреди вот этой кухни — окурков, картофельной шелухи — Леня сидит и пишет — надо знать почерк Филатова — каллиграфическими буковками. У него очень красивый почерк — он пишет такими красивыми буковками, что даже жалко зачеркивать, словно это какой-то старинный писарь составляет прошение на какое-то высочайшее имя. Потому что Филатов, так скромно всегда говорит — стишки пишу, стишки.

Вот сегодня читал новое произведение в стихах — пьесу; так, ерунда, чепуха какая-то. Мы с вами закроем глаза на эти конвульсии скромности у мастера слова, потому что, даже если красавица говорит время от времени окружающим, что она уродина, ей, понимаете ли, это не вредит. Ее начинают возмущенно опровергать не очень умные люди или, наоборот, с улыбкой смотреть, которые поумнее. Во всяком случае, пусть будут стишки, если ему так нравится. И вот он пописывает эти стишки, выводит их таким красивым-красивым почерком, и мне приходит в голову, что, может быть, действительно это и есть прошения на самое высочайшее имя, чтобы его “стишки” превратились в стихи — диковинный язык, на котором изъясняется душа. Средство доставки чувства и ума человека человеку. Или еще того больше — хрупкий мост между небом и землей или очередная попытка создателя быть нами услышанным, достучаться до нас, чтобы это превратилось в стихи. Вот он пишет, зачеркивает-перечеркивает, снова закуривает, снова пишет, опять закуривает, опять пишет, перечеркивает, опять пишет — в конце концов получается какой-то конечный продукт, и тем же вечером, как я уже говорил, этой ночью сочиняется новая песня…»