Леонид Филатов. Забытая мелодия о жизни

А что касается звездности, Леня пришел в кино, в котором звездный небосклон еще составляли великое сияние звезд — Крючков, Баталов, Самойлова, Андреева, Ладынина, Леонов, то есть действительно выдающаяся система звезд, которая просто неразумно, нерачительно использовалась, что было одной из колоссальных глупостей системы. Кстати, Сталин это понимал. У Сталина было понимание необходимости кинематографической звездности актеров. А когда пришел Леня в кино, это как бы считалось старомодным: “Вот хорошо бы снимать человека из толпы, которого никто не знает, без 24 зубов, не выговаривает 64 буквы, — вот это хорошо, потому что он такой же, как в трамвае”. Хотя этот трамвай на самом деле никого не интересует, всем хватает трамваев в обыкновенной жизни. Когда в кино попадаешь и опять трамвай — сходишь с ума просто. И вот Леня пришел, и на этом уже угасающем звездном небосклоне зажглась исключительно яркая звезда, потому что Леня при всей своей изысканной интеллигентности, я бы даже сказал при элитно интеллигентном складе души и складе человеческом — он очень демократичен как тип человеческий, то есть очень многим людям хотелось бы, как они себе представляли бы, вот такое невиданное счастье, вот какого-то романа с Леней, да? Правильно его Митта нашел как фатального героя-любовника… потому что он как раз такой демократический массовый, масскультовый герой-любовник, нес в себе те черты, которых так не хватало в жизни миллионам женщин и девушек.

Филатов — это одна из самых, что ли, удачливых актерских судеб, скажем, моего поколения. Одна из блистательных судеб, потому что Леня — настоящая советская кинематографическая звезда в прошлом… в настоящем. Ну как — вряд ли найдется человек, который не знает, кто такой Филатов, да?.. И при этом при всем я… утверждаю, что актерская судьба Лени осуществилась на какой-то маленький процент. Почему? Потому что в каждом человеке заложено некое количество жизненной энергии… и жизнь дана для того, чтобы это количество энергии истратить, отдать, передать. Я смею надеяться, что я довольно хорошо знаю Леню. Я смею надеяться, что я довольно хорошо понимаю его колоссальный артистический потенциал. И если взять те роли, которые он сыграл, скажем, тот же Б. К., Чичерин или роли его в картинах Саши Митты, — это все замечательно сделанные работы, превосходно, первоклассно сделанные работы, но это работы, в которых как бы использован и задействован очень маленький процент его огромной человеческой личности. Почему так случается не только с ним, но вообще с нашим поколением? Очень уж, конечно, уродливые общественные условия, в которых мы живем, очень уж придурочная, прямо скажем, страна, которая не понимает все-таки, что нефть и алюминий, в общем, судьбу страны не решают, а историческую судьбу страны решает, в общем-то, насколько сильно будет использован энергетический потенциал человека, человеческой личности.

В Лене, как в по-настоящему хорошем человеке, — в нем все-таки живет остаток одной иллюзии: он думает, что своим личным участием в том или ином как бы общественном совершенствовании, — да? — он может способствовать тому, что это общественное совершенствование произойдет. На самом деле это — я, например, знаю — идиотическая иллюзия… Любое общественное совершенствование — всегда гадость. Вот всегда гадость, вот как там — совершенствование нашего общества от социализма к бандитизму, да? Это все тоже общественное совершенствование, и вот мне очень смешно и грустно думать про то, что и я как-то тоже в какие-то моменты — да, нам нужно всем, возьмемся за ноги, друзья, и там, так сказать, чтоб не пропасть. Потом брались за ноги и пропадали еще больше, нежели бы не брались за ноги, а сидели бы и читали Льва Николаевича Толстого и Библию, да? Поэтому все, что у Лени связано с Таганкой, — это говорит о том, как долго в нем жила вот эта очень светлая и чистая иллюзия того, что общественное совершенствование возможно, если ты в нем принимаешь мощное энергетическое личное участие. И если ты в этом абсолютно бескорыстен, бескомпромиссен и идешь до конца. Он был бескорыстен, бескомпромиссен, шел до конца, и всегда оказывалось так, что он таскает из огня каштаны для кого-то. Леня почти лишен иллюзий, возможно, последняя иллюзия, которая от него уходила, — это иллюзия того, что постсоциалистическое общество — неважно, где оно существует: в театре или в Кремле, — подлежит какому-то совершенствованию. Никакому совершенствованию оно не подлежит».

* * *