Леонид Каюров. Две жизни

Каково же было мое разочарование, когда мы поселились в блочном доме у метро «Юго-Западная» и я пошел в самую обычную школу на проспекте Вернадского. Наш район был настоящей глухоманью. У «Юго-Западной» стояли только три многоэтажных дома, а дальше расстилалось чистое поле, за которым виднелось село Тропарево. Зато летом по утрам пели жаворонки и воздух был напоен необыкновенными ароматами цветов и трав. Думал с изумлением: «И ЭТО – Москва? Вот уж действительно большая деревня!»

Я был самым обычным ребенком, не проявлял никаких особых талантов и не мечтал об актерской профессии. Может потому, что никто не приучал меня к театру. Я был достаточно самостоятельным, когда мы переехали – двенадцать лет, и уже не нуждался в особом присмотре. Не отличаясь от большинства мальчишек, увлекался современной западной музыкой и носил длинные волосы, как мои кумиры. Директриса в школе постоянно донимала: «Леня, пойди в парикмахерскую, подстригись».

Однажды участвовал в параде пионеров на Красной площади, и подошел какой-то строгий дядька – видимо, партийный деятель. Ему тоже не нравилась моя прическа. Тогда всех стремились подстричь под одну гребенку – в прямом и переносном смысле. Я выбивался из общей массы не только своим внешним видом: не проявлял общественной активности, не стремился в комсомол и уже тогда интересовался религией.

В храм впервые попал в Саратове, лет в пять, наверное. В тот день пошли с родителями на Волгу – купаться. Было воскресенье, время поздней литургии, как сейчас понимаю. По пути к реке мы проходили старинный Свято-Троицкий кафедральный собор. А у отца была своеобразная манера неожиданно что-то предложить: «Хочешь в зоопарк? Хочешь в кино?» Тогда папа вдруг спросил:

– Хочешь, в церковь зайдем?

Ожидая, что откажусь. А я ответил:

Папа опешил, когда я захотел в церковь. Но делать нечего, пришлось вести. Других детей там не было. Я был некрещеным и в таком необычном месте оказался в первый раз, наверное, поэтому испытывал страх. Чтобы войти в собор, пришлось подняться по высокой лестнице. По обеим сторонам прямо на ступеньках сидели какие-то странные люди – нищие, калеки. Я их видел впервые, и это тоже пугало. Когда вошел, все стали расступаться: «Проходи, мальчик, проходи!» Видимо, думали, что хочу причаститься. Я остановился, огляделся, понял, что родители остались позади, и дальше не пошел. Но успел почувствовать необыкновенную атмосферу, царившую в храме, и навсегда запомнил это утро.

Продолжения не последовало. В нашей семье не было верующих и никто не соблюдал православных традиций. В Саратове мной достаточно много занималась бабушка – мамина мама. Она родилась еще при царе, окончила Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге и замечательно говорила по-французски, но не ходила в церковь (по крайней мере, я такого не помню) и не водила меня. У русской интеллигенции всегда считалось хорошим тоном не верить в Бога, ругать церковь и попов.

В Советском Союзе религия считалась опиумом для народа. Религиозную литературу не издавали, даже Библию, и привезти ее из-за границы не представлялось возможным – такие книги отбирали на таможне. Ладан приравнивался к наркотикам и тоже подлежал изъятию, как и пластинки с церковными песнопениями. Видимо, власти не понимали, что запретный плод сладок. В то время как в среде советской интеллигенции действовал неписаный закон: если что-то или кого-то поносили на официальном уровне, это было своеобразной формой признания, «знаком качества». Люди начинали искать произведения запрещенного автора. Так произошло с Солженицыным, которого выслали из страны, объявив «литературным власовцем», и все стали считать его гением, тайком копировать книги и читать. Этот же закон работал и в отношении церкви.

Тогда шутили: «Есть обычай на Руси ночью слушать Би-би-си». Многие интересовались не только новостями и политикой, но и религиозными программами. Я на такую наткнулся случайно и потом часто слушал замечательных проповедников – отца Антония Сурожского, отца Василия Родзянко, Александра Шмемана. А когда узнал, что у моей одноклассницы есть Библия, конечно, попросил почитать!

Передо мной открылся волшебный мир. Сначала я для себя выписывал из Библии самые важные и интересные места, а потом захотел поделиться своим сокровищем с другими ребятами. Принес в школу на листочках выдержки из Священной книги и прикрепил кнопками к стенду, на котором вешали стенгазету. Когда одна из учительниц обратила на это внимание, в педагогическом коллективе случился переполох. Но никакой политической подоплеки в моих действиях не нашли, и репрессий не последовало.