Леонид Красин. Красный лорд

Шестого мая Леонида, а с ним и Германа арестовали на съемной квартире и посадили в губернскую тюрьму, где продержали около недели. К тому времени московская организация была разгромлена, из ее членов уцелел один Афанасьев, который скрывался у рабочих в Питере. Решив, что речь идет о масштабной подпольной сети (хотя революционеры так и не успели ее создать), полицейские отвезли Леонида в московскую Таганскую тюрьму, где содержались все арестованные (Германа освободили за отсутствием улик). Оттуда 20 мая он отослал родным в Иркутск письмо, в котором пытался их успокоить: «Чувствую себя вполне нормально и был бы также совершенно спокоен, если бы знал, что вам удается отнестись ко всему приключившемуся по возможности спокойнее, без тягостных и напрасных тревог и терзаний. Знаю, что трудно это, но что же делать? Лучше все-таки перетерпеть, не муча себя понапрасну, чем изнывать в разных тревожных и невыносимых предположениях, думах и пр. За меня, повторяю, будьте спокойны: ни болезнь, ни уныние, ни тоска вконец меня не одолеют. Знайте же это; и еще раз прошу — не тревожьтесь и не унывайте…»

В одиночной камере № 505 на втором этаже ему пришлось провести 10 месяцев, первый из которых был особенно трудным: ему не давали книг, не позволяли свиданий и переписки. Но он, как образцовый революционер, не унывал: куском кирпича записывал на стенах математические уравнения, играл сам с собой в шахматы, вылепленные из хлеба, делал зарядку. Потом ему позволили брать книги из тюремной библиотеки, он продолжил учить немецкий и даже перевел толстый труд Шульце-Геверница по экономике — видимо, в компенсацию за то, что книг по экономике на русском ему не выдавали. Зато он прочитал немало трудов по философии, истории, естественным наукам. По его воспоминаниям, пребывание в тюрьме превратилось для него в «сплошной университет».

Осенью 1892 года его посетил Герман, рассказавший, что ему после окончания годичной воинской службы позволили восстановиться в институте. Когда брату надо было сдавать чертежи для экзамена, Леонид, изготовив в камере примитивные чертежные принадлежности, делал для него эскизы. Миловидова писала ему, но не навещала — он узнал от Германа, что она собирается ехать учиться в Европу. Тем временем следствие по делу Бруснева и его товарищей затягивалось, показаний против Красина никто из них не дал, и в марте 1893-го его выпустили под залог, так и не предъявив никакого обвинения.

Последней каверзой властей стало требование дослужить в армии недостающие четыре месяца — для этого его отправили «под строжайший надзор» в 12-й Великолукский пехотный полк, который квартировал в Туле. На этот раз ему пришлось пожить в казарме и хлебнуть трудностей военного быта, но в начале лета приехавший в полк Герман сумел убедить командира смягчить ему режим и использовать по специальности — для строительства полевого лагеря. «В скором времени брат там совершенно акклиматизировался и занял почти что „фельдфебельское“ положение», — пишет Герман. Вольность была такой, что вскоре Леонид смог на две недели уехать с несколькими знакомыми, включая Миловидову, в соседнюю Ясную Поляну, чтобы навестить Льва Толстого. Кумир всей читающей России интересовал его с детских лет, хотя Красин уже предвидел, что общего языка они не найдут.

^{Камера Воронежской тюрьмы, где сидел Красин}

Так и случилось, о чем он позже рассказывал своему знакомому Виктору Оксу. По воспоминаниям того, «Толстой восставал против увлечения Красина Энгельсом. Однажды в пылу спора он крикнул:

— Наивные дети! Как вы не видите, что эти евреи (имелись в виду Маркс и Энгельс. — В. Э.) вас обманывают!

И Толстой, не пожелав слушать никаких возражений, ушел.

В другой раз разговор с Красиным у него происходил через окно. Он с улицы заглянул в горницу и сказал:

— Мир, дети. Пусть улягутся наши страсти до захода солнца.

— Ни гнева, граф, ни мира. Мир убивает мнения. Впрочем, нас в этом рассудит история.

— Нет, нас рассудит только Бог, — ответил Толстой.

— Это то же самое, — поддакнул Красин с улыбкой».