Леонид Красин. Красный лорд

Письмо завершалось еще одним крайне сомнительным заявлением: «Я никогда не вел противогосударственной деятельности, вся моя жизнь была посвящена инженерной работе и заботам о благополучии моей семьи». Возможно, Красин надеялся, что власти поймут это правильно — как обещание не заниматься больше революционной борьбой. В истории России хватало людей, которые в молодости имели неприятности с полицией, а после становились верными слугами режима или, во всяком случае, профессионалами, занятыми исключительно своей работой. В прошении Красин намекал также на большое значение компании «Сименс-Шуккерт» для российской экономики и на нежелательность международного скандала, который возникнет, если его вдруг начнут преследовать полиция или охранка (необходимо было застраховаться от действий обоих этих ведомств, которые, как он знал, вполне могли быть не согласованы).

По своему опыту он знал, что давить на власти нужно со всех сторон, и подключил к хлопотам семью. Мать как вдова почтенного чиновника (о его судимости опять-таки умалчивалось) и жена как многодетная мать тоже писали прошения в правительство и лично являлись в высокие кабинеты. Но всего этого оказалось недостаточно, чтобы сдвинуть бюрократическую машину. Второго марта МВД переправило прошение Красина обратно в Департамент полиции, а 23-го особый отдел Департамента попросил другое подразделение того же ведомства — Четвертое бюро, ведающее паспортными вопросами, — найти формальный повод, чтобы помешать «нежелательному» возвращению эмигранта на родину. Причины этого ясны: к тому времени охранка уже знала о тождестве Красина с неуловимым Никитичем. Труднее понять, почему его в итоге впустили в страну; возможно, жандармские чины надеялись выявить его связи с еще оставшимися в России большевиками и накрыть разом всю организацию. Но есть и другая вероятность: зная от своих заграничных агентов вроде того же Житомирского об отходе Красина от революции, Департамент полиции просто не стал противиться желанию столь уважаемой компании, как «Сименс-Шуккерт», у которой было влиятельное лобби в столичных кругах.

Прождав немало времени, Четвертое бюро 18 июня 1911 года ответило коллегам, что законных оснований препятствовать возвращению Красина нет. Министр внутренних дел, он же премьер, Петр Столыпин 20 сентября разрешил Красину вернуться, но приказал сразу после пересечения границы взять его под наблюдение. 21 июня то же Четвертое бюро сообщило матери Красина, что не может дать официальное разрешение на въезд ее сына в Россию, поскольку этот въезд никто не запрещал. 30 июня Департамент полиции приказал московской жандармерии и охранному отделению взять Красина под тщательный надзор, а сотрудникам таможни — тщательно проверить по прибытии его багаж и в случае обнаружения хоть чего-то подозрительного немедленно арестовать.

* * *

Шестнадцатого ноября глава Департамента полиции получил от столичного охранного отделения сообщение о прибытии Красина в Петербург, но в Москве он появился только в апреле. Маловероятно, что он целых четыре месяца провел в столице, не оставив никаких следов и ничем не занимаясь, тем более что жена в мемуарах пишет, что они вернулись в Россию весной 1912 года и к лету обосновались в московской квартире. Вероятно, Красин по своей привычке перед переездом сперва совершил «прикидочный» визит — возможно, он сам съездил в Москву, чтобы подыскать жилье для себя и своей семьи, или сделал это через друзей вроде того же Классона. Уже после этого, в феврале или марте, он с женой, детьми и верной Лялей совершил окончательный переезд. Во всяком случае, первые донесения московской охранки о его контактах помечены апрелем. Сообщалось, что он сперва посетил, что вполне естественно, отделение компании «Сименс-Шуккерт», а после — дом Классона. Потом он также встречался исключительно с инженерами, причем никто из них, как подчеркивала охранка, не был занесен в списки подозрительных лиц.

Было, пожалуй, только одно исключение: агент охранки сообщал, что 19 декабря Красин и его жена виделись в конторе компании с Авелем Енукидзе — в то время он после ссылки жил в Петербурге и участвовал в подпольной работе. В частности, в начатом в апреле 1912-го издании новой большевистской газеты — знаменитой впоследствии «Правды». Красин и его старый друг наверняка имели долгий и интересный разговор, и Енукидзе не мог не рассказать последние партийные новости — например, о Пражской конференции и окончательном «разводе» ленинцев с меньшевиками. Впрочем, Красин, скорее всего, воспринял эту информацию как далекую и не относящуюся к нему: об этом говорит то, что больше он (во всяком случае, по данным полиции) не общался ни с кем из «действующих» революционеров. Правда, некоторые авторы в попытках оправдать (или, напротив, обвинить) Красина утверждают, что он до самого 1917 года исполнял тайные поручения Ленина и большевиков. Например, М. Лядов пишет, что в 1912 году, когда Красин снова жил в России, он опять вместе с Камо организовывал «эксы» в Закавказье.