Леонид Красин. Красный лорд

Бомбы, произведенные БТГ, выгодно отличались своим качеством от кустарных изделий других революционных партий, и те вскоре стали приобретать их в обмен на разные услуги. Так, финская Партия активного сопротивления, тоже намеренная приступить к террору, предложила большевикам в обмен на бомбы наладить поставки в Петербург качественной взрывчатки из Европы. Сторонам удалось договориться, и скоро большевики стали получать из Финляндии взрывчатку, после чего необходимость ее кустарного изготовления отпала. В новой мастерской на Разночинной улице, устроенной после провала прежней на Малой Охте, делались только сами бомбы. Осенью 1905-го Тихвинский разными способами переправлял их в Москву, где готовилось восстание, и лично ездил туда, в квартиру Горького и Андреевой на Воздвиженке — там в тайной комнате за кабинетом хозяина была оборудована настоящая бомбистская лаборатория. Мария Федоровна вспоминала: «Были такие усердные ученики в лаборатории Эллипса, что я категорически воспротивилась против начинки бомб в то время, когда Ал. Макс. был дома и работал у себя в кабинете… Далеко не все из них были внимательны и осторожны, и не только Ал. Макс., но и весь участок мог взлететь на воздух».

Изготовленное в тайных мастерских, купленное или украденное оружие складировалось в тайных «схронах», устроенных, как правило, в квартирах обычных жилых домов, жители которых ничего не знали о таком соседстве. Только в Петербурге таких складов было 15–20. Но аппетиты большевиков росли: для успешного восстания требовалось гораздо больше оружия. Летом 1905-го они согласились участвовать в известной операции по закупке и перевозке в Россию большого груза оружия и боеприпасов на пароходе «Джон Графтон». Финансировала это японская разведка, вдохновителем дела был священник Гапон, а посредниками — британские и финские социалисты. По пути на корабль, вышедший из Лондона пустым, погрузили 16 тысяч винтовок, три тысячи револьверов, три миллиона патронов и пять тонн взрывчатки, а команду заменили латышскими боевиками. По прибытии в условленное тайное место у берегов Эстонии груз предполагалось поделить между эсерами, большевиками и другими революционерами, чтобы осенью поднять восстание одновременно в Петербурге, Москве и на окраинах империи. Однако 26 августа «Джон Графтон» заблудился в финских шхерах и сел на мель. Команда целый день вытаскивала с него и прятала ящики с грузом, а оставшееся затопила вместе с кораблем. К месту крушения сразу же выехали большевики во главе с Бурениным и эсеры, которым удалось вывезти около трети оружия (правда, часть пришлось выкупить у нашедших его раньше финских рыбаков), остальное утонуло или досталось властям.

Несмотря на эту неудачу, на складах в Петербурге было накоплено немалое количество оружия и бомб. Остается загадкой, почему лишь малая часть этого была переправлена в Москву в начале Декабрьского восстания — возможно, руководство большевиков надеялось, что одновременно вспыхнет восстание в столице, но этого не случилось. Красин, как уже говорилось, находился тогда в Петербурге, откуда послал в Москву Драбкину партию зарядов для бомб, уложенных на дно огромной коробки шоколадных конфет. Этот «сладкий подарок» ничем не помог московским товарищам, да и имевшиеся у них «македонки», не говоря уже о браунингах, оказались бессильны против регулярной армии с ее пушками и пулеметами. Провалилась и попытка Боевой группы взорвать полотно Николаевской железной дороги, чтобы помешать переброске в Москву из столицы гвардейского Семеновского полка — именно это многие считали главной причиной подавления восстания.

Короче говоря, к концу 1905 года у руководства партии было немало причин для недовольства действиями Боевой технической группы и Красина как ее руководителя. Позже их высказал Емельян Ярославский, входивший тогда в состав «конкурирующей» структуры — Боевого центра при ЦК РСДРП. Он писал: «Техническая группа при Центральном комитете была слишком оторвана от практически действовавших, ведших непосредственную борьбу организаций… Нужно было принять чрезвычайные меры предосторожности, чтобы не провалить такое конспиративное предприятие, но вместе с тем получалось так, что как раз те, для кого изготовлялись снаряды, не смогли ими воспользоваться». В адрес Красина звучали те же обвинения в оторванности от жизни, что он еще недавно адресовал эмигрантскому ЦК. А заодно и упрек в излишней осторожности, увлечении конспирацией, чуть ли не в трусости. На этот вызов он мог ответить только делом — так наладить порученную ему работу, чтобы замолчали даже самые упрямые критики, избавившись для этого от всяких остатков «буржуазной» морали и щепетильности — за них его тоже критиковали. «Не мы такие — жизнь такая», как говорили герои уже другого времени.

* * *