Леонид. Спартанский лев

Иненни была на три года моложе Ламасум. Она, как и старшая сестра, была невысока ростом, имела довольно пышные формы, безупречные черты лица, густые чёрные волосы, подстриженные чуть ниже плеч по обычаю вавилонянок. Длинное платье из тонкой шерсти тёмно-красного цвета, украшенное бахромой по нижнему краю и рельефными вышивками на узких рукавах, красиво облегало стан Иненни. Голову венчала круглая шапочка с фигурным бортиком, свидетельствующая о знатном происхождении и замужнем положении.

Светло-карие глаза Иненни взирали на сестру всё с тем же восхищенным обожанием, как и во времена их детства. Разговаривая с Ламасум, Иненни не выпускала её руку из своих рук. Ламасум заметила, что в речи сестры стало гораздо меньше восторженных ноток по всякому пустяковому поводу. Теперь в Иненни было больше задумчивости и некой потаённой грусти, словно она разобралась, наконец, в жизни и поняла, что радужных красок в ней не так уж много. Со слов сестры так и выходило. Она жаловалась, что крайне редко видит мужа, занятого на нескончаемых строительствах, на болезненность детей и трагическую гибель своего первенца, утонувшего в реке. Иненни завела было любовника, сборщика царских податей, чтобы её красота не увяла в нескончаемом ожидании супруга. Однако она недолго радовалась ласкам желанного ей мужчины. Царский сатрап, властитель Вавилонии, услал любовника в город Арбелы, желая избавиться от свидетеля своих незаконных поборов. Иненни стала тайно встречаться с другим мужчиной, приезжим купцом, но тот обокрал её и скрылся.

   — Теперь я опустилась до того, что делю ложе с одним из своих рабов. — По красивым устам Иненни промелькнула усмешка презрения к себе самой. — А что остаётся делать? Плоть сильнее меня, не на стены же лезть по ночам!

Ламасум обняла сестру и прижала к себе, выражая тем самым сочувствие.

   — У меня другая неприятность, — сказала она. — Ксеркс измучил меня своей ревностью. Ему кажется, что я благоволю к кому-то из его братьев. Я знаю: это происки царицы, которая ненавидит меня. И я бессильна что-либо сделать. Хвала богам: удалось выбраться из Суз в Вавилон! Может, здесь Ксеркс, наконец, оставит меня в покое.

   — По мне лучше беспричинная ревность мужа и даже его побои, чем беспросветное одиночество при живом супруге, — заметила Иненни. И тут же сердито добавила: — Когда только закончится это ненавистное владычество персов! Сколько вавилонянок годами не видят мужей, которые строят дворцы, крепости и дороги по всей державе Ахеменидов!

   — К сожалению, на это обречены все народы Персидского царства, — с печальным вздохом промолвила Ламасум, погладив сестру по волосам.

   — Нет, не все, — возразила Иненни. — Я знаю, что саки, арахоты и кадусии не выполняют никаких трудовых повинностей. Они только сражаются за персидских царей и отдают часть приплода своего скота.

   — Эти племена совсем дикие, — ответила Ламасум. — Насколько я знаю, кадусии и арахоты живут в горных крепостях, занимаясь разбоем. Саки — степные кочевники, которые и городов-то не видели. Всё, что они умеют, это скакать верхом, стрелять из лука, бросать аркан и доить степных кобылиц. Какие из них строители!

   — Давно ли персы были такими же дикими, — раздражённо продолжила Иненни. — Всё полезное и мудрое они переняли от покорённых ими народов. Персы и поныне ещё резко отличаются от эламитов, финикийцев и вавилонян, подобно сакам, носят штаны, отпускают длинные бороды. Правда, свои бороды и волосы персы с некоторых пор стали завивать, беря пример с тех же адамитов и вавилонян. Но разве персы создали что-нибудь достойное удивления за время своего владычества я Азии? Царь Дарий построил город Персеполь руками вавилонян, эламитов и египтян. Ещё он гордился дорогой, протянувшейся на много дней пути от Сард до Суя. Однако строили эту дорогу опять же вавилоняне и эламиты. Дворец в Сузах возводили они же. Канал, соединивший Нил с Красным морем, рыли египтяне. Даже хвалебную надпись на каменной стеле по этому поводу Дарий поручил сделать не персам, а египтянам.

Иненни ещё долго перечисляла с ожесточённым недовольством деяния Дария и его сына Ксеркса, делая акцент на то, что будь среди подданных персидских царей лишь дикие племена вроде кадусиев и саков, не было бы ныне и блестящего величия царей-ахеменидов, воплощённого в городах, дворцах, статуях и победных наскальных надписях.

Затем вдруг Иненни заглянула сестре в глаза и тихо спросила:

   — Признайся, ты смогла бы отравить Ксеркса?

   — Ради спасения своей жизни, наверное, смогла бы, — удивлённо произнесла Ламасум.

   — Ты... любишь Ксеркса? — ещё тише спросила Иненни.

   — Не знаю. — Ламасум пожала плечами. — Скорее всего, нет.

   — Ксеркс унижал тебя? Бил?

   — Бить — не бил, но унижал.

   — Ты не боишься, что в один момент Ксеркс вдруг охладеет к тебе и подарит тебя кому-нибудь из своих вельмож?

   — Всё может быть, — вздохнула Ламасум. — Я и сама могу умереть от яда или петли, не выходя из царского дворца.