Леопард

У них также появились свои тревоги, о которых мы и не ведаем; я видел, как такой серьезный и умный человек, как дон Фабрицио, помрачнел из-за скверно выглаженного воротничка сорочки, и мне достоверно известно, что князь Ласкари не спал целую ночь от огорчения и злости лишь потому, что на обеде у наместника его по ошибке посадили не на то место. Не кажется ли вам теперь, что тип человека, который выходит из себя только из-за скверно выглаженного белья или ошибки дворецкого, это и есть счастливый, а значит, и высший тип?

Дон Пьетрино решительно ничего не понимал: чем дальше, тем больше вздора; теперь уже дошло до воротничков рубашки и крокодилов. Но выручил его природный здравый смысл крестьянина.

— Но если это так, падре, то все они попадут в ад?

— А почему? Кое-кто погибнет, иные спасутся, в зависимости от того, как жили они в этом своем условном мире. Вот Салина, к примеру, должен был бы спастись: он хорошо играет в свою игру, не нарушает правил, не жульничает. Господь карает тех, кто по своей воле нарушает ведомые ему божественные законы, кто добровольно вступает на скверный путь; но тем, кто следует своим путем, не совершая бесчинств, — тем нечего опасаться. Вот, например, вы, дон Пьетрино, если заведомо станете продавать цикуту вместо мяты, Знайте — вам несдобровать; но если вы поступали так по неведенью, значит, какой-нибудь старушке суждено скончаться благородной смертью Сократа, а вы, весь в белом, в тунике, увенчанный лавром, отправитесь прямехонько на небо.

Смерть Сократа оказалась для собирателя трав каплей, переполнившей чашу его терпения; он сдался и уснул. Падре Пирроне это заметил и остался доволен, он теперь мог говорить свободно, без опасения быть понятым неверно; а говорить ему хотелось, он стремился закрепить в вполне конкретных словах неясные мысли, которые его волновали.

— И они вдобавок делают много добра. Вот пример: сколько семейств уже было бы на мостовой, если 6 не получали помощь из этих замков! И они не требуют взамен ничего, даже воздержания от краж. Они поступают так не из упрямства, а в силу непонятного, атавистического инстинкта, не позволяющего действовать по-иному. Хоть на первый взгляд кажется, что это и не так, но они менее эгоистичны, чем другие: блеск их домов, пышность их празднеств заключает в себе нечто безликое и чем-то походит на великолепие церквей и литургии; это и есть нечто совершаемое «ad maiorem gentis gloriam» (К вящей славе людской), — ради славы, которая искупает многие их прегрешения; за каждый выпитый ими бокал шампанского они угощают пятьдесят человек; когда же они, как бывает, обойдутся с кем-нибудь скверно, то Это не столько их личный грех, сколько способ утверждения их сословия. Fata crescunt! (Факты доказуют). Дон Фабрицио, к примеру, опекал и воспитывал племянника Танкреди, словом, спас бедного сироту, который без него погиб бы. Вы мне скажете, что он так поступил потому, что мальчик тоже из «синьоров», а за другого он и палец в воду не окунет. Это верно, не зачем ему поступать иначе, если он искрение, всей душой верит, что все «другие» — неудавшиеся экземпляры человеческой породы, вышедшее из рук ремесленника изделие из майолики, которое даже не стоит обжигать?

Если бы вы, дон Пьетрино, в эту минуту не спали, вы вскочили бы с места, желая сказать мне, что «синьоры» поступают скверно, презирая других людей, и что все мы в равной степени подвержены двойному рабству любви и смерти, все мы равны перед создателем. Я мог бы только согласиться с вами. Но к этому я добавил бы, что несправедливо обвинять в презрении к другим одних лишь «синьоров», поскольку это порок всеобщий. Тот, кто преподает в университете, презирает учителишку из приходской школы, хоть и не подает виду, что это так; поскольку вы все еще спите, могу вам без всяких недомолвок сказать, что священники считают себя выше мирян, а мы, иезуиты, ставим себя выше всего остального духовенства, подобно тому как вы, продавцы трав, презираете зубодеров, а они вас. Врачи в свою очередь высмеивают зубодеров и торговцев травами, а их самих считают ослами те больные, которые хотят жить по-прежнему, хотя их сердце и печень уже превратились в кашу; для судей адвокаты — лишь докучливый народ, стремящийся обойти закон, а, с другой стороны, литература полна сатиры на помпезность, невежество и еще кое-что похуже тех же судей. Только те, кто работают мотыгой, презирают лишь самих себя; когда же и они научатся высмеивать других, цикл будет завершен и придется все начинать сызнова.