Леопард

Думали вы когда-нибудь, дон Пьетрино, о том, сколько названий разных профессий пущены в ход как ругательства? Начиная от носильщиков, сапожников и пирожников, до reitre (наемный солдат, в просторечий — насильник) и pompier (пожарник, употребляется и в значении пьянчуга) у французов. Люди не думают о заслугах носильщиков и пожарников; они замечают лишь их случайные недостатки и огульно величают их грубиянами и хвастунишками; поскольку вы не можете меня слышать, должен сказать вам, что мне превосходно известно, какое значение в обиходе приобрело слово «иезуит».

Эти аристократы стыдятся собственных бед; я видел сам одного несчастного, который решил завтра покончить с собой, а накануне сам улыбался и резвился, как мальчик перед первым причастием; меж тем вы, дон Пьетрино, если вам предстоит выпить один из ваших декоктов из кассии, оглашаете своими стонами всю деревню. Гнев и насмешка — вот черты настоящих синьоров, а не печаль и жалобы. Более того, хочу вам дать совет: если встретите любящего жаловаться и стонать «синьора», поройтесь в его генеалогическом древе и вы быстро обнаружите в нем отсохшие ветви.

Это сословие трудно искоренить, потому что оно, в конце концов, постоянно обновляется, и к тому же эти люди, когда нужно, умеют умирать хорошо, то есть бросив свое семя в минуту кончины. Взгляните на Францию: они изящно давали себя убивать, а теперь они живут, как прежде, я говорю, как прежде, потому что не поместья и феодальные права создают знать, а различия. Мне рассказывали, что в Париже теперь содержат фиакры польские графы, которых восстания и деспотизм принудили к изгнанию и нищете; на своих буржуазных седоков они глядят столь хмуро, что бедняги, сами не зная отчего, садятся в коляску, имея униженный вид пса, случайно забредшего в храм.

И еще скажу вам, дон Пьетрино, что если этот класс должен будет исчезнуть, как уж не раз бывало на свете, то ему тотчас же придет на смену другой, с теми же достоинствами и недостатками; быть может, Этот новый класс будет основан не на кровном родстве, а, скажем, на… старшинстве… кто сколько прожил в каком-либо месте или на лучшем якобы знакомстве с какими-либо текстами, которые станут почитаться священными.

В эту минуту на деревянной лесенке послышались шаги матери; она вошла и рассмеялась.

— А с кем же ты толковал тут, сынок? Разве не видишь, что твой приятель спит?

Падре Пирроне слегка застыдился. Не ответив на ее вопрос, он сказал:

— Сейчас я его провожу. Бедняга, ему всю ночь придется провести на холоде.

Он вывернул фитиль фонарика, поднявшись на цыпочки, зажег его от лампы, запачкав при этом свою сутану, затем водворил фитиль на место и закрыл фонарь.

Дон Пьетрино плыл на парусах сна; струйка слюны стекала с губы на воротник. Потребовалось немало времени, чтобы его разбудить.

— Прости меня, падре, ты несусветные вещи говорил.

Они улыбнулись друг другу, спустились по лестнице, вышли из дому. Ночь поглотила все: домик, деревню, долину; едва виднелись горы, близкие и хмурые, как всегда. Ветер утих, но стало очень холодно неистово сверкали звезды, излучая тысячи градусов тепла, но им было невмочь согреть бедного старика.

— Хотите, дон Пьетрино, я пойду принесу для вас еще один плащ?

— Спасибо, я привык. Завтра увидимся, и ты скажешь тогда, как князь Салина перенес революцию.

— Я вам тотчас же отвечу в двух словах: он говорит, что никакой революции не было и что все останется по-прежнему,

— Ну и дурак! А это тебе не революция, когда мэр хочет заставить меня платить за травы, сотворенные Богом и собранные мною самим? Может, и ты немного в уме повредился?

Свет фонарика то появлялся, то исчезал, покуда не потонул в плотном, — как войлок, мраке.

Падре Пирроне подумал, что тем, кто не знает ни математики, ни теологии, мир должен представляться сложной головоломкой.

— Господи, лишь ты во всеведении твоем мог придумать такие трудноразрешимые загадки.

На следующее утро ему пришлось столкнуться с новой загадкой, причисленной к трудноразрешимым. Спустившись вниз, он собрался отправиться в приходскую церковь, дабы служить там мессу. Внизу он увидел свою сестру Сарину, которая в кухне нарезала лук. Однако слезы в ее глазах были крупней, чем требовалось при таком деле.

— Что случилось, Сарина? У тебя неприятности? Не огорчайся: Господь карает и утешает.

Ласковый голос рассеял остаток сдержанности, которым еще обладала бедная женщина; она громко зарыдала, уткнувшись лицом в засаленный стол. Сквозь рыдания слышались одни и те же слова:

— Анджелина, Анджелина… Если Винченцино узнает, он их обоих убьет… Анджелина… Он их убьет!

Засунув руки за широкий черный пояс и выставив наружу одни лишь белые пальцы, падре Пирроне, стоя, разглядывал ее. Понять было нетрудно: Анджелина — незамужняя дочь Сарины; Винченцино, чья ярость вызывала такие опасения, был отцом девушки, шурином священника. В этом уравнении единственным неизвестным было имя того, кто, по всей вероятности, стал любовником Анджелины.