Леопард

— Вы, ваше превосходительство, слишком хорошо прячете любящее отцовское сердце под личиной властности. Бедняжка, естественно, совсем оробела и прибегла к преданному духовнику семьи.

Дон Фабрицио, фыркая, надевал длинные-предлинные кальсоны; он предвидел долгие объяснения, слезы, словом, бесконечные неприятности. Эта жеманница испортила ему первый день в Доннафугате.

— Понимаю, падре, понимаю. Вот только меня здесь никто не понимает. В этом вся беда. — Он продолжал сидеть на табурете, капельки воды, как жемчуг, дрожали на светлых волосах его груди. Ручейки змеились по кирпичному полу, комнату наполнил молочный аромат отрубей, миндальный запах мыла, — Итак, что же я, по-вашему, должен на это сказать?

В комнатке было жарко, как в печке; пот прошиб иезуита, и он, исполнив поручение, хотел уйти, но чувство собственной ответственности удерживало его.

— В глазах церкви стремление создать христианскую семью заслуживает всяческого поощрения. Присутствие Христа на бракосочетании в Кане…

— Не станем распространяться. Поговорим об этом браке, а не о браке вообще. Дон Танкреди высказал точные намерения. Когда это было?

Падре Пирроне пять лет пытался обучать мальчика латыни; семь лет он терпеливо выносил его насмешки и капризы; как и все, он находился под чарами его обаяния. Но поведение Танкреди во время недавних политических событий оскорбило его, старая привязанность боролась с новой обидой. Теперь он не знал, что ответить.

— Предложения в подлинном смысле слова не было. Но у синьорины Кончетты на этот счет нет сомнений: знаки внимания, взгляды, брошенные на лету слова — все это теперь стало повторяться чаще, все убеждает нашу невинную девушку; она верит, что любима, но, будучи послушной, почтительной дочерью, хочет через мое посредство узнать, что надлежит ей ответить, если предложение последует. Она предвидит его неизбежность.

Князь немного успокоился: откуда у этой девчонки может быть опыт, позволяющий ясно разобраться в чувствах и намерениях юноши, да еще такого, как Танкреди? Может быть, это просто фантазия, один из тех «золотых снов», от которых приходят в беспорядок подушки монастырских питомиц? Опасность еще далека.

Опасность? Эго слово с такой четкостью прозвучало в его ушах, что он сам удивился. Опасность. Но для кого опасность? Он очень любил Кончетту, ему нравилась ее способность всегда подчиняться и то добродушие, с которым она покорялась любому, даже деспотическому проявлению отцовской воли. Впрочем, он переоценивал и эту покорность и это добродушие. Постоянное стремление отстранить от себя любую угрозу собственному спокойствию привело к тому, что он не замечал злых огоньков, вспыхивающих в глазах девушки, когда причуды, которым она покорялась, оказывались для нее слишком мучительными. Князь очень любил эту свою дочь. Но еще больше он любил своего племянника. Навсегда покоренный шутливой привязанностью мальчика, он вот уж несколько месяцев, как начал восхищаться его умом — быстрой приспособляемостью, светским уменьем проникнуть всюду и тем врожденным искусством лавировать, которое позволяло ему пускать в ход модный в ту пору язык демагогии, давая вместе с тем понять посвященным, что для князя Танкреди Фальконери все это одно времяпрепровождение. Эти качества забавляли князя, а для людей его сословия и характера умение позабавить уже само по себе на четыре пятых определяло чувство привязанности. Князь считал, что у Танкреди большое будущее; он мог бы стать знаменосцем похода, который аристократия, облекшись уже в иные одежды, предприняла бы против нового общественного устройства. Для этого Танкреди не хватало лишь одного — денег, а денег у него действительно ни гроша. Чтобы продвинуться в политике, теперь одного имени слишком мало, нужна куча денег: деньги нужны для покупки голосов, деньги нужны для оказания поблажек избирателям, деньги нужны, чтобы пускать пыль в глаза и блистать своим домом. Блистать? Сможет ли Кончетта при всех своих покорных добродетелях помочь тщеславному и блистательному мужу подняться по скользким ступеням нового общества? Помогут ли ей ее скромность, сдержанность, упрямство? Нет, она навсегда останется все той же прекрасной питомицей монастыря, 'будет лишь свинцовым грузом для мужа.

— Можете ли вы, падре, представить себе Кончетту женой посла в Вене или Петербурге?

Падре Пирроне был ошеломлен этим вопросом.

— При чем тут посол? Не понимаю.

Дон Фабрицио не пытался ничего объяснять, погрузившись в свои невысказанные мысли. Деньги? Кончетта получит приданое, конечно. Но достояние дома Салина должно быть разделено на семь частей, на семь неравных частей, из которых девушкам достанется меньшая доля. А что же будет затем? Танкреди нужна другая: к примеру, Мария Санта Пау, у которой уже четыре своих поместья да к тому же все дядья попы и скряги, или одна из девушек Сутера, правда, безобразных, но зато богатых. Любовь! Да, любовь. Огонь и пламя на год, пепел на тридцать лет. Он знал, что такое любовь… И потом, Танкреди, перед которым женщины будут падать, как спелые груши…