Леопард

Подымаясь к дому, Танкреди поделился с ним пикантными новостями из хроники Доннафугаты, которые уже стали ему известны: Меника, дочь полевого сторожа Саверио, забеременела от жениха и теперь торопится со свадьбой; Каликкио чудом избежал пули разгневанного супруга.

— Но откуда ты все это знаешь?

— Знаю, дядюшка, знаю. Мне рассказывают все понимают, что я посочувствую.

Отдыхая на мягких поворотах и подолгу задерживаясь на площадках, они добрались до самой вершины лестницы, которая вела к замку; за деревьями открывался вечерний пейзаж; небо штурмовали огромные облака чернильного цвета, надвигавшиеся со стороны моря. Может быть, утолился гнев господний и смягчалось проклятье, ежегодно ниспосылаемое Сицилии? В эту минуту на тучи, несшие с собой облегчение, глядели тысячи глаз, в чреве земли их приближение ощущали миллиарды семян.

— Будем надеяться, что кончилось лето. Наконец начнутся дожди, — сказал дон Фабрицио, и в этих словах высокомерного аристократа, которому дожди не могли причинить ничего, кроме досады, проявилось чувство братства с грубыми крестьянами.

Князь всегда заботился, чтобы первый обед в Доннафугате носил торжественный характер: дети до пятнадцати лет на него не допускались, к столу подавали французские вина, перед жарким подносили пунш, приготовленный „по-римски“, прислуга была в напудренных париках. Лишь в одной детали он шел на уступку: не надевал вечернего костюма, чтобы не смущать гостей, которые, конечно, таковыми не обладали. В этот вечер в салоне, прозванном „леопольдовым“, семейство Салина ожидало прихода гостей. Кругами падал желтый свет от ламп под кружевными абажурами, а предки Салина, взиравшие с непомерно больших полотен, на которых они были изображены верхом на конях, казались немощными видениями, столь же расплывчатыми, как и само воспоминание о них.

Дон Онофрио с супругой уже прибыли. Монсеньер, облаченный по случаю торжества в пелерину из легчайшего шелка, рассказывал княгине о неприятностях в колледже Святой Марии. Пожаловал и дон Чиччьо, органист (Терезина была заблаговременно привязана за лапу к секретеру), и теперь он вместе с князем вспоминал о сказочно удачных выстрелах во время охоты в ущелье Драгонары.

Все казалось спокойным и привычным, пока Паоло, шестнадцатилетний сын князя, не ворвался в гостиную со скандальной вестью.

— Папа, дон Калоджеро подымается по лестнице. Он во фраке!

Танкреди, занятый тем, что очаровывал жену дона Онофрио, оценил это известие секундой позже остальных. Но, услышав роковые слова, он не смог удержаться и разразился безудержным хохотом. Не рассмеялся лишь князь, на которого, да будет нам позволено это сказать, известие о фраке произвело впечатление более сильное, чем сообщение о десанте у Марсалы. То было событие не только предусмотренное, но и происходившее вдалеке и поэтому невидимое. Теперь же он, человек, столь слепо верящий в предсказания и символы, увидел революцию в этом белом галстуке и двух черных фалдах, которые подымались по лестнице его дома, Он, князь, не только не был более крупнейшим собственником в Доннафугате, но еще вынужден был принимать в обычном костюме гостя, который являлся в вечернем туалете.

Досада его была велика, и она не исчезла, когда он машинально направился к двери, чтоб встретить гостя. Но, увидев его, князь испытал некоторое чувство облегчения. Полностью соответствуя целям политической манифестации, фрак дона Калоджеро — и это можно смело утверждать — с точки зрения портновского искусства выглядел катастрофически. Скроенный из тончайшего сукна по модному фасону, он был чудовищно сшит. Последний крик лондонской моды нашел весьма скверное воплощение в руках ремесленника из Агридженто, к которому обратилась упорная скупость дона Калоджеро. В немой мольбе вздымались к небу концы обеих фалд, огромный воротник казался совершенно бесформенным, вдобавок — сколь ни грустно для нас это признание — ноги мэра были обуты в сапожки на кнопках.

Дон Калоджеро, протягивая руку в перчатке, продвигался к княгине.

— Моя дочь просит прощения: она еще не вполне готова. Ваше превосходительство знает, каковы женщины в подобных случаях, — добавил он, выразив почти на жаргоне мысль, подошедшую на парижских дрожжах. — Но она будет здесь через мгновение; вы знаете, наш дом в двух шагах.

Мгновение длилось пять минут, затем открылась дверь и появилась Анджелика. Первое впечатление — ослепляющая неожиданность. У семейства Салина от удивления перехватило дыхание. Танкреди даже почувствовал, как забились жилки на висках. Сила удара, нанесенного ее красотой, была столь велика, что мужчины потеряли способность обнаружить те немалые изъяны, которые у этой красоты имелись; впоследствии многие оказались совершенно неспособны к такому критическому подходу.