Леопард на солнце

Они располагаются в гамаках в дальнем патио, среди веревок с бельем. Глядят на девчонок-служанок, которые носятся вокруг, играя в пятнашки, босоногие и смуглые, с голубыми бантами в волосах. Капрал приносит магнитофон, включает его, ставит Пинк Флойд «The Wall». Немая подает им завтрак: санкочо[59] из курицы и газировку. Арканхель едва притрагивается к еде, капрал поглощает свою порцию и все, оставленное другом.

– Ты мне так и не показал свой пистолет, – говорит капрал Арканхелю после еды.

– Нандо не любит, когда я его достаю.

– А давно ты его не чистил?

– Несколько дней.

Они встают из гамаков и идут в комнату Арканхеля. Стоит мирный час воскресной сиесты, и безмолвный дом кажется необитаемым. Животные не шевелятся, чтобы не всколыхнуть жару. Уже не слышно гомона служанок в патио. Кудря и Ножницы убрались в тень, спать.

Арканхель вынимает из-под кровати пистолет. Это немецкий «Вальтер П38», тот самый, что дала ему Макака в подвалах, в ночь ложной тревоги.

– Дай посмотреть, – просит капрал.

– Никто не мог входить в дом Барраганов с оружием. Хотя Немая и сказала, что капралу Гильермо Вилли можно доверять, люди Нандо, оставаясь всегда начеку, тщательно обыскивали его при входе.

– А среди самих этих телохранителей предателей не бывало?

– Нет, потому что все они были из своей семьи. Только Барраганы: троюродные братья, бедные дядюшки, племянники и крестники. Нандо не брал на службу никого, кроме своих по крови. Симон Пуля, Ножницы, Кудря и все прочие – одни были Барраганы Гомесы, другие Гомесы Барраганы, Гомесы Араухо или Араухо Барраганы. Были двое близнецов, отменные стрелки, носившие фамилию Барраган Монсальве. Но они доказали свою преданность Нандо, и не нарушали ее. Только один взрослый мужчина, чужой по крови, бывал в доме, кроме адвоката Мендеса, – Киньонес. Поэтому люди Нандо ему и не доверяли.

– И несмотря на это Арканхель дал ему в руки пистолет?

Гильермо Вилли держит пистолет: он чувствует в руках холодную тяжесть его черной стали. Он ласково гладит его, словно кожу женщины. Он извлекает заряд из патронника. Снимает предохранитель. Снимает каретку. Арканхель протягивает ему щетку, и Гильермо Вилли чистит ствол. Он поднимает его на уровень глаз и проводит позади ствола светлой монеткой, чтобы убедиться, что внутри нет свинца. Арканхель достает тряпку, и Гильермо Вилли протирает нарезы, чтобы удалить остатки пыли. Арканхель дает ему банку масла «Три в одном», и капрал смазывает боек, каретку, спусковой крючок, ударник…

– И ничего не произошло?

– Ничего не произошло.

– Капрал Гильермо Вилли, если бы захотел, мог бы воспользоваться случаем и убить Арканхеля.

– Если бы захотел, но он этого не хотел.

* * *

Мани Монсальве медленно поднимается по большой каменной лестнице. По мере подъема его обволакивает устоявшийся запах древности, который он старается отогнать от носа рукой. Его венские замшевые туфли ступают осторожно, не доверяя гладкости ступеней, отшлифованных и стертых подошвами за два столетия.

Он всегда не любил этот запах старины. Всякий раз при покупке автомобиля, мебели или ковра он узнает в запахе еще неопробованной вещи аромат благополучия, богатства и счастья. Сейчас он перебрался на жительство в только что приобретенную резиденцию, и однако все, что в ней есть, имеет для него запах секонд-хзнда. «Музеем здесь воняет», – думает он. Он задирает нос вверх, к высокому потолку, который опирается на каменные балки, и его нюх улавливает веяние сырости. Прежде чем переехать, он пригласил целую армию ремонтников для починки прохудившейся крыши и негодных труб и для борьбы с общей ветхостью дома.

– Мы сделали все, что могли, – сказал ему старший мастер, предъявляя счет. – Однако эти колониальные махины неизлечимы. От одной хвори избавишь, другая вылезает…

Мани попадает на второй этаж и проходит сквозь полдюжины огромных покоев, загроможденных темной мебелью и красными коврами, слегка потрепанными по краям. Под потолком висят вентиляторы, столь медлительные, что их лопасти даже не колеблют застоявшийся воздух, не говоря о том, чтобы его перемешивать. Плотные шторы заграждают путь вечернему солнцу, и в полумраке вразнобой тикают часы с маятниками, отстающие на целые годы.

Безмолвные слуги вытирают пыль.

– Откройте окна, впустите свет в эту пещеру, – отдает Маки приказ, не глядя на них.

Неприметные слуги отваживаются доложить, что вместе со светом проникнет и жара, но он продолжает свой путь, оставляя без внимания объяснения, которые его не интересуют.

Слуг для него наняла сеньорита Мельба Фоукон, имиджмейкер и эксперт по связям с общественностью, рожденная в столице и получившая образование в Лондоне, – она говорит ему, как одеваться, как обращаться со столовыми приборами, какие слова он должен исключить из своей речи. Сеньорита Фоукон дала твердые указания: ему следовало забыть о пышном доме нувориша, стоящем в гавани, и переехать в другой, отвечающий его новому облику.