Леопард. Новеллы

– Это, дорогой шевалье, дом барона Мутоло. Сейчас он пустует, семья живет в Джирдженти с тех пор, как десять лет назад сына барона похитили разбойники.

Пьемонтец содрогнулся:

– Бедный отец! Представляю, какой выкуп ему пришлось заплатить за освобождение сына!

– Ничего он не платил. Дело даже не в финансовых трудностях, а в том, что, как у всех здесь, у барона не было наличных денег. Но мальчика все равно вернули, только в рассрочку.

– Как-как?

– В рассрочку, я ведь ясно сказал: в рассрочку. То есть по частям. Сначала прислали мизинец правой руки. Через неделю – левую ступню. И наконец, в корзине, под слоем фиников (это было в августе), – голову с вытаращенными глазами и запекшейся в уголках губ кровью. Я сам головы не видел, маленький тогда был, но мне говорили, что зрелище было не из приятных. Корзину оставили под дверью, вон там, на предпоследней ступеньке, ее принесла неизвестная старуха в черном платке.

На лице шевалье застыла гримаса отвращения; он уже слышал эту историю, но одно дело – слышать рассказ о страшном подарке, а другое – видеть залитую ярким солнцем лестницу, где этот подарок оставили.

– До чего беспомощная полиция была у этих Бурбонов! Скоро на этот остров прибудут наши карабинеры и наведут здесь порядок.

– Разумеется, шевалье, разумеется.

Дальше их путь лежал через площадь, мимо городского собрания, перед которым в тени платанов неизменно сидели на железных стульях мужчины в черных костюмах.

Поклоны, улыбки.

– Посмотрите на них, шевалье, запомните эту сцену. Раза два в году один из этих господ находит смерть, сидя здесь: выстрел в сумерках, после заката, – и нет человека. А кто убийца – поди узнай!

Шевалье оперся на руку Кавриаги: все-таки это была рука не сицилийца.

Вскоре на вершине крутой улицы за разноцветными гирляндами сохнущего белья взору открылась церквушка в стиле примитивного барокко.

– Это Санта-Нимфа. Пять лет назад в ней убили священника. Прямо во время службы.

– Какой ужас! Стрельба в церкви!

– А кто говорит про стрельбу? Мы слишком добрые католики, чтоб позволить себе такое бесчинство. Просто в вино для причастия подмешали яд, это и пристойнее, и, я бы сказал, больше отвечает совершению таинства во время литургии. Чьих рук это дело, до сих пор неизвестно: священника все любили, у него не было врагов.

Подобно человеку, который, проснувшись среди ночи и увидев сидящее в изножье постели привидение, пытается, чтобы не умереть от страха, убедить себя, будто это шутка веселых приятелей, шевалье ухватился за спасительную мысль, что над ним хотят посмеяться.

– Забавная история, князь, по-настоящему забавная! С такой фантазией вам бы романы писать, – заметил он, но голос у него дрожал, так что Танкреди стало жаль его, и, хотя по дороге к дому они прошли мимо еще нескольких не менее памятных мест, он решил воздержаться от роли историка и заговорил о Беллини и Верди, одно упоминание которых действует как чудодейственный бальзам на итальянские раны.

В четыре часа пополудни князь послал сказать шевалье, что ждет его в кабинете. Кабинет представлял собой небольшую комнату. На стенах, под стеклом, красовались охотничьи трофеи – чучела считавшихся редкими серых, с красными лапками куропаток; одну из стен облагораживал книжный шкаф – высокий, узкий, набитый годовыми собраниями математических журналов. Над большим креслом для посетителей – созвездие миниатюрных портретов: отец дона Фабрицио князь Паоло, смуглолицый, с чувственными, как у сарацина, губами, в черном придворном мундире с лентой Святого Януария через плечо; княгиня Каролина, уже овдовевшая, светлые волосы собраны в высокую прическу, строгие голубые глаза; сестра князя, княгиня Джулия Фальконери, на скамейке в саду, бордовое пятно справа – раскрытый зонтик, лежащий на земле, желтое пятно слева – трехлетний Танкреди, протягивающий матери букетик полевых цветов (эту миниатюру дон Фабрицио незаметно сунул в карман, пока судебные исполнители описывали имущество на вилле Фальконери). Чуть ниже – Паоло, первенец, на нем обтягивающие штаны для верховой езды, еще секунда – и он вскочит на горячую лошадь с выгнутой шеей и сверкающими глазами; затем несколько безымянных родственниц и родственников: одни выставляют напоказ массивные драгоценности, другие скорбным жестом приглашают обратить внимание на мраморный бюст какого-то предка. Это созвездие венчала, словно Полярная звезда, миниатюра побольше, запечатлевшая самого дона Фабрицио: ему чуть за двадцать, рядом жена, совсем еще девочка, ее темноволосая головка любовно лежит у него на плече; он розовощекий, в серебристо-голубом мундире королевского гвардейца, лицо, озаренное довольной улыбкой, обрамляют по-юношески редкие белокурые бакенбарды.

Не успев сесть, шевалье принялся излагать суть возложенной на него миссии: