Лепестки камелии

Удивительно, но азиаты меня поняли: вода в пузатой фарфоровой чашке оказалась на подносе прямо как по волшебству, сама собой.

Я очень долго пыталась эту чашку взять — руки не слушались. А оба азиата пялились в пол и дрожали. Нет бы помочь!

Если это моя галлюцинация, то почему она именно такая? И вообще-то… Она не может быть настолько реальной. Ни один наркотик не даст такое ощущение реальности, я уж молчу про то, что наркотический бред не может быть таким стройным. Он как сон, постоянно меняется, а это вот… вокруг меня, оно явно меняться не хочет.

Кстати, откуда я это знаю?..

Чашку я в итоге поймала, выпила и со вздохом опустилась обратно на подушки. Шёлковые. Дорогой шёлк, очень — это я отметила машинально. Да и вода, наверное, была не простой — мне становилось легче с каждой секундой. Первым делом я попыталась снять с головы повязку, она на глаза постоянно съезжала. Сняла, то есть содрала — потная она была, липкая и какая-то странная, как помесь банданы с шапкой.

И только я её сняла, вокруг тут же рассыпались волосы. Длиннющие, идеально-чёрные, густые-густые. И похоже, мои. Ну да, я их дёрнула, и боль почувствовала сразу. Точно мои. Я смотрела на них и обалдевала от такого богатства. Откуда? Мои волосы русые и короткие — я каре ношу. Даже родной их цвет чёрным никогда не был.

Другими словами: мать вашу, что вообще происходит?! Где я? Кто эти два чудика рядом? Почему они на коленях и не смотрят на меня? Если это реалити-шоу, то где камеры?

Я осмотрелась и на первый (и даже на второй) взгляд камеры не нашла.

— Ваше Высочество, прикажите доставить благую весть государю о вашем чудесном исцелении! — тем временем выдал один из азиатов, Мягкий. Я их только по голосам и могла различить, потому что спины у них были совершенно одинаковые, как и макушки. Хм, а у них тут в моде причёска-короткий хвостик? У обоих он был и трясся нелепо.

Конечно, я промолчала. Может, у них тут какое-то Высочество рядом лежит?

Да где я, чёрт возьми?

— Г-господин? — повторил Мягкий, поднял голову и я невольно поймала его взгляд.

Мягкий сразу потупился, но я поняла, что… ну, что-то тут не то. О-о-очень сильно не то.

— Это вы мне?

И снова какая-то тарабарщина изо рта вырвалась. И голос какой-то не мой. Хриплый, но всё равно не мой. Чёрт, да что же это такое?

Теперь они посмотрели на меня оба, да так изумлённо, словно я невесть что спросила.

— Го-о-осподин? — проблеял Мягкий и толкнул локтем Хриплого.

Я снова выдохнула:

— Что?

Хриплый, не разгибаясь, уполз… Куда-то, в общем, уполз, я только увидела, что ширма колыхнулась. Или штора? А потом мягко, неслышно задвинулась дверь, как у шкафа-купе.

Так я осталась один на один с Мягким. И потому что он не собирался мне отвечать, молчал и трясся, я решила как следует осмотреться. С глазами творилось что-то неладное: я то видела всё чётко, то как в тумане. Но нужно же понять, где я?

Комната, когда я, щурясь, её оглядела, оказалась мягко говоря странной и ещё сильнее убедила меня, что никакой это не бред и не сон. Ведь и то, и другое складывается из понятных, привычных вещей, но таким образом, что они превращаются в чепуху. Однако то, что окружало меня, не было ни понятным, ни привычным и состояло из вещей странных, в моей жизни незнакомых.

Пол застилали крашеные в зелёный цвет циновки. Стены, сжимавшие и без того узкую, как пенал, комнату, были деревянными, наверняка не толстыми (странно, что я не слышу, что творится по соседству), и было их всего три — четвёртая оказалась полностью отъезжающей вправо решётчатой дверью: между деревянными рейками красовалась плотная бумага с рисунком тигра у водопоя. Свет из коридора она, как ни странно, почти не пропускала.

Всё место в комнате занимала кровать, на которой я лежала, целиком окружённая балдахином до пола, словно комната в комнате. Сейчас несколько занавесей были подняты, а на других танцевали не то цапли, не то журавли, и красовались изящные иероглифы, при взгляде на которые у меня закружилась голова. Я и знала, и не знала их одновременно. Сбоку от Мягкого стояла жаровня, в которой дрожало пламя (зачем, ведь так жарко), а напротив жался к полу низкий столик, посреди которого торчала тонкая стеклянная вазочка. В ней чахли какие-то цветы на ветке — наверное, вишня. С неё то и дело падали лепестки — неспешно и красиво, как по волшебству.

И правда было жарко — или у меня температура? Но под пышным одеялом, укрытая вдобавок какими-то шкурами (лисьими? волчьими?), я обливалась потом, а голова гудела ещё сильнее. Но душно в комнате почему-то не было, наоборот — откуда-то тянуло свежим ветром, легко и, к сожалению, не прохладно. В воздухе витал тонкий аромат цветов и травы после грозы, сладкий и мягкий. Не будь я так слаба и больна, наслаждалась бы.

Но сейчас меня волновало другое.

— Где это я?

— Господин? — выдержав умопомрачительно долгую паузу, прошептал Мягкий.

Я уставилась на него, и он вынужден был продолжить:

— Вы в Сёёси, господин. В покоях Отражённого света.

А может, это всё-таки бред?