Лепестки на ветру

«Я люблю тебя по каким-то извечным причинам. Я любил тебя еще до того, как мы встретились, и моя любовь не имеет ни мотивов, ни какого-либо умысла. Скажи мне уйти, и я уйду. Но прежде знай, что, если ты выставишь меня, я всю жизнь буду помнить о той любви, которую мы могли бы испытать, а когда я буду лежать холодным трупом, я буду любить тебя еще сильней».

Я подняла глаза, чтобы впервые за сегодняшний вечер встретить его взгляд.

— В вашей поэтичности есть какое-то знакомое звучание и в то же время какая-то странность.

— Я сочинил это всего несколько минут назад, что тут может быть вам знакомо?

Он потянулся за выпуклой крышкой, очевидно, скрывающей говяжье филе «Веллингтон».

— Я предупреждал тебя, я адвокат, а не поэт — этим и объясняется странность. Поэзия не была моим любимым предметом в школе.

— Это заметно.

Я с интересом наблюдала за ним.

— Элизабет Бэррет Браунинг пишет очень мило, но не в вашем стиле.

— Я старался из всех сил, — ответил он с порочной улыбкой, взглядом бросая мне вызов.

Затем он перевел глаза на блюдо, уставился на большую сосиску и маленькую щепотку холодных консервированных бобов. Недоумение, шок и обида, которые я прочла в его глазах, так пришлись мне по вкусу, что я почти готова была любить его.

— В эту минуту вы рассматриваете любимое меню Джори, — сказала я злорадно. — Именно это мы с ним ели сегодня на обед, и, поскольку мы были вполне довольны, я оставила немного и на вашу долю. Раз уж я сыта, то вы можете смело съесть это все. Угощайтесь.

Нахмурясь, он бросил на меня горячий и тяжелый взгляд, а затем яростно впился зубами в сосиску, которая, я уверена, к тому времени успела остынуть, как и бобы. Но он проглотил все до конца и выпил свой стакан молока, а на десерт я предложила ему пачку печенья в форме разных зверушек. Сначала он было немо уставился на нее в полном изумлении, затем разорвал обертку, взял львенка и махом откусил ему голову.

Только съев все до единого печенья и подобрав все крошки, он удосужился взглянуть на меня с таким неодобрением, что я почувствовала желание превратиться в муравья.

— Я так понимаю, ты причисляешь себя к тем жалким свободным женщинам, которые не желают пальцем о палец ударить, чтобы доставить мужчине удовольствие!

— Нет. Я свободная женщина только с некоторыми из мужчин. Других я могу обожать, боготворить и служить им, как рабыня.

— Ты сама вынудила меня вчера это сделать! — возразил он с нажимом. — Ты что думаешь, я именно этого хотел? Я хотел, чтобы наши отношения развивались на основе равенства. Зачем ты была в этом платье?

— Все шовинисты-мужчины любят такие платья.

— Но я не шовинист, и я ненавижу такие платья!

— Тебе больше нравится, во что я одета сейчас?

Я выпрямилась, чтобы он мог получше рассмотреть мой старый пушистый свитер. На мне были выцветшие голубые джинсы и грязные кроссовки, а волосы были гладко зачесаны и схвачены сзади в бабушкин пучок. Я намеренно оставила неубранными длинные пряди по вискам, так что они небрежно свисали вдоль лица, делая меня более привлекательной. Никакой косметики на лице. Он же был одет так, чтобы все падали, сраженные его элегантностью.

— Что ж, по крайней мере ты выглядишь сама собой и так, будто ты готова уступить моим притязаниям. Если что-то и вызывает у меня презрение, так это женщины, которые строят из себя не поймешь что, как ты вчера. Я ожидал от тебя лучшего, нежели это облипающее платье, в котором ты была как голая, так что поневоле возбудишься. — Он нахмурил брови и пробормотал: — То платье, как у шлюхи, то голубые джинсы. За один день она превращается в девочку-подростка.

— Платье было розовое, а не красное! И к тому же, Барт, такие сильные мужики вроде вас обожают слабых, страстных и глупых женщин, потому что вы сами, как правило, слишком мягкие и боитесь агрессивных женщин!

— Я не слабый и не мягкий, и вообще никакой, я просто мужчина, который хочет чувствовать себя мужиком, а не тем, кого используют в каких-то своих целях! Что касается страстных женщин, то я презираю их не меньше, чем агрессивных. Мне просто не нравится чувствовать себя жертвой охотницы, заманивающей меня в ловушку. Что, черт возьми, ты от меня хочешь? Почему ты меня так ненавидишь? Я посылаю тебе розы, бриллианты, поэтические опыты, а ты даже не удосуживаешься причесаться и напудрить нос.

— Ты видишь меня такой, как я есть. Что, посмотрел? Тогда можешь отваливать. — Я встала и направилась к входной двери. Распахнув ее настежь, я сказала: — Мы не подходим друг другу. Возвращайся к своей жене. Она может забрать тебя назад, потому что мне ты не нужен.

Он быстро встал, как бы повинуясь, но вдруг сжал меня в объятиях и ногой закрыл дверь.

— Я люблю тебя, одному Богу известно почему, но у меня такое чувство, будто я любил тебя всегда.

Я смотрела ему прямо в лицо, не веря ни одному его слову, даже когда он вынул шпильки из моей прически и распустил волосы по спине. По своей давней привычке я тряхнула головой, и волосы, взметнувшись, сами улеглись как надо, а он с легкой улыбкой поднял мое лицо к своему.