Лепестки на ветру

— Пол, — напряженно произнес Крис, — отличный парень. Я очень люблю его. И Кэрри любит его. А ты, Кэти?

— Я тоже люблю его, как ты и Кэрри. Я ему благодарна. В этом нет ничего плохого.

— Он не пытался делать ничего такого?

— Нет. Он порядочный, честный.

— Я вижу, как он смотрит на тебя, Кэти. А ты так юна, так прекрасна и так… жаждешь. — Он замолчал и покраснел, виновато оглянувшись. — Мне неловко тебя спрашивать, он ведь так много сделал для нас, но до сих пор иногда я думаю, что он принял нас только потому, ну, только из-за тебя. Потому что он захотел тебя!

— Крис, он на двадцать пять лет старше. Как,ты можешь так думать?

Крис облегченно вздохнул.

— Ты права, — сказал он. — Ты его воспитанница, и ты слишком мала. Должно быть в его больницах множество красоток, которые счастливы провести с ним время. И ты в полной безопасности.

Улыбнувшись, он легко обнял меня и прижал свои губы к моим. Короткий, нежный поцелуй прощай-ненадолго.

— Прости меня за рождественскую ночь.

Когда я повернулась, чтобы уйти, мое сердце было разбито. Как я буду жить без него? Вот что еще она сделала с нами: заставила полюбить друг друга слишком сильно и такой любовью, какой мы не должны были любить друг друга. Это она виновата, во всем виновата она! Все плохое в нашей жизни пошло от нее!

— Не переутомляйся, Крис, не то скоро тебе придется надеть очки!

Он усмехнулся, обещал и помахал рукой, прощаясь. Почему-то никто из нас не мог произнести: «До свидания». И я почти убежала со слезами на глазах через длинный-длинный холл к выходу на яркий солнечный свет. Страшно подавленная, я рухнула на сиденье белой машины Пола и всхлипнула, совсем как Кэрри.

Вдруг ниоткуда появился Пол и занял место за рулем. Включил зажигание, развернулся и снова выехал на шоссе. Он не заметил моих покрасневших глаз и скомканного носового платка, который я зажала в кулаке, потому что слезы были близко. Он не спросил, почему я так тихо сижу, хотя обычно ерзала, вертелась и болтала чепуху, только чтобы не молчать. (Там тишина, молчание. Слышно, как падают хлопья; слушай, как дом скрипит. Вот чердака унынье.) Сильные, ухоженные руки Пола вели машину искусно и без напряжения; сам он, казалось, совершенно расслабился. Я изучала эти руки: посмотрев мужчине в глаза, я тотчас обращаю внимание на его руки. Потом перевела взгляд на его ноги. Синие трикотажные брюки плотно, может быть слишком плотно облегали его сильные красивые бедра. Я забыла о печали, унынии и ощутила прилив чувственности.

По обочинам широкой черной дороги росли гигантские деревья, старые, толстые, с искривленными сучьями.

— Магнолии, — сказал Пол. — Жаль, что сейчас они не цветут, впрочем, наши зимы коротки. Скоро зацветут. Запомни только одно: никогда не дотрагивайся до цветка магнолии и не дыши на него, не то он съежится и умрет.

Он с усмешкой посмотрел на меня, так что я не поняла, правду он говорит или нет.

— Пока ты, твои сестра и брат не пришли ко мне, я боялся поворачивать на свою улицу, так я был одинок. Теперь я еду домой с радостью. Благодарю тебя, Кэти, за то, что ты восток и север превратила в юг.

Приехав домой, Пол направился на прием, а я к себе наверх, в надежде справиться с одиночеством упражнениями у стенки. Пол не пришел домой к обеду, и от этого мне стало еще хуже. Не появился он и после обеда, так что я рано легла спать. Совсем одна. Я была совсем одна. Кэрри уехала. Моя опора Кристофер Долл тоже уехал. Впервые в жизни мы будем спать под разными крышами. Я скучала по Кэрри. Мне было плохо, страшно. Мне нужен был хоть кто-нибудь! Безмолвие дома и глубокая ночная тьма подавляли меня, хотелось плакать. (Одна, одна, совсем одна, и никому ты не нужна…) Я подумала, не поесть ли мне и пожалела, что ничего нет под рукой. Потом вспомнила о горячем молоке: считается, что оно помогает заснуть, а заснуть — это то, что мне сейчас необходимо.

Я — ОБОЛЬСТИТЕЛЬНИЦА

Гостиную мягко освещали отблески пламени. В камине тлели подернутые серым пеплом дрова, и Пол, завернувшись в теплый красный халат, медленно покуривал трубку в кресле с высокой спинкой. Я смотрела на его затылок в клубах табачного дыма. Вот кто мне нужен: он так же тоскует, томится и жаждет тепла, как я! Как дурочка (я часто впадала в дурачество), бесшумно, босиком я двинулась к нему. Как мило, что он так быстро надел наш подарок! На мне тоже был его подарок — легкий бирюзовый пеньюар из воздушной материи поверх ночной рубашки того же цвета.

Увидев меня среди ночи рядом, он не заговорил, не разрушил чар, которые непонятным образом связывали нас, две тоскующие души.

Я многого не знала о себе, и я не понимала, что мною двигало, когда я подняла руку и погладила его по щеке. Щека была шершавая, словно ему пора было бриться. Он повернулся ко мне, откинув голову на спинку кресла.

— Зачем ты меня трогаешь, Кэтрин?

Вопрос прозвучал сухо и холодно, я бы обиделась, если бы не его глаза, огромные, прозрачные озера нежности и желания, а я знала, что такое желание, хотя видела его в других, не в этих глазах.

— Вы не любите, когда вас трогают?