Лепота

Когда умрет пурга и снег вразброс уляжется,
У худенькой реки и заспанных прудов
Согбенные талы под свежей снежной
                                                         тяжестью
Кряхтят, как старики под тяжестью годов.

Талы в свой добрый час

                               гвардейски распрямятся,
И распушит камыш седые кивера.
А где уж мне теперь за юностью гоняться? —
О прожитом своем подумывать пора.

Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,

Я в силах их убить, навек искореня.
Меня же, может быть, лишь родич по планете
Отважится убить. Забавная родня!

И света нет того, и вряд ли есть похожий,

Вслепую ищем мы добро и благодать.
Пускай хоть каждый день
                                      мороз дерет по коже,
А больше жизни нам и нечего желать.

Я снег тугой топчу, он под ногой играет,

Я прорубь колочу на тулове реки.
И снова тишина. Природа замирает…
И мудрые кряхтят под снегом тальники.

«Коль однажды в полночи подлунной…»

Коль однажды в полночи подлунной
Веки мне прикроет горицвет,
Говорите: – Помер забурунный
Стороны запущенной поэт.

На язык несдержанный от роду,

Равнодушный к скорбному труду,
Он с одной лишь матушкой-природой
Жил без брани в радостном ладу.

Дождик лил —

он плакал без утайки,
День сиял – смеялся что есть сил,
Про себя двусмысленные байки
По шалманам шустро разносил.

Перейдя и разума границу,

Слыть желал подобным соловью
И предпочитал заре – зарницу,
Грому – золотую молонью!

Он любил – не к ночи будь помянут! —

Но имел язвительный изъян:
Ежели был чувственно обманут,
Отвечал обманом на обман.

А в итоге голову повесил

И, впадая в умственный кисель,
До того в сердцах накуролесил,
Что застряла жизни карусель.

Кем он был – иной не воспомянет,

Лишь с улыбкой лоб перекрестит,
Но когда пред Господом предстанет,
Тот его понятливо простит.

Лишь за то, что грешник сей воочью

В чумовой житейской шелухе
Никому не льстил и не морочил
Душу покаяньем во грехе.

«Сколь тоске ни поддаваться…»

Сколь тоске ни поддаваться,
Я смиренно пообвык —
Стал я часто обираться,
Как пред смертушкой старик.

Пальцы хрусткие ломаю,

Из пустого пью корца,
Крошки зряшно обираю
С побледневшего лица.

Знать, не зря в ночи безгласной,

Чтоб душой не осерчал,
Мне с жердины телеграфной
Трижды филин прокричал.

Федору Сухову