Лерик

- Мама, Марк Игнатьич не хочет со мной играть!.. Тогда и я не хочу с ним заниматься.

- Assez*, Лерик! - сказала Софья Петровна. - Марк Игнатьич - отличный учитель, и он знает, как с тобой можно играть, и все... и хорошо тебя понимает. Вот сейчас до вечера вы с ним пойдете гулять - ведь нужно вам познакомиться с усадьбой, не правда ли? Он вам покажет... Луша! Одень Лерика!.. Лу-ша!

______________

* Перестань (франц.).

III

После полей и после дождя - деревья и алое солнце в прозорах туч - это хорошо было. И земля кругом вся была ручная, приубранная, подметенная потрепанной метлой на дорожках, просеянная на клумбах, старохозяйственная, как дом; и воздух был так перенасыщен здешней осенью; не осенью вообще, а именно осенью в усадьбе, где когда-то долго думали, какое куда посадить дерево, как расположить куртины, где что построить.

Тополи около дома были уже голы, только кое-где листья в ветках, как осы в паутине, а клены недавно, видно, только покраснели и ждали хорошего утренника, чтобы позолотеть прощально, покрасоваться так денька три-четыре и отряхнуться.

Около большого американского орешника, еще местами зеленого, перистолистого, наткнулись на Павла Максимыча, конторщика.

Марк Игнатьич был неуклюж - грудь узкая, руки и ноги длинные, но у Павла Максимыча грудь была еще уже, руки и ноги еще длиннее, а на птичьей голове сидел явно непрочно маленький картузик без полей.

- Увидевшись, кланяться честь имею. А я тут дольние орехи собирал, сказал он очень отчетливо; необыкновенно быстро сдернул картузик и так же быстро надел опять.

Было ему лет сорок. Один глаз у него сидел выше другого и был синеватый и кроткий, другой, нижний - пожелтее и побойчей; острый нос тоже несколько набок, а рот и подбородок обросли щетинкой мочального цвета, короткой, но очень густой. Голос у него оказался бабий.

И как будто сразу и наперед зная все о Месяце: и кто он, и зачем приехал сюда, и зачем вышел с Лериком, немного горбясь на ходу и застегивая вытертый куцый пиджак, он сказал еще:

- Извольте, я вам все и покажу, что интересное, вроде за провожатого.

И, пройдя несколько шагов, указал на аллею старых каштанов и объяснил выразительно:

- Елея. Барин ее очень любят, по утрам в ней стихи сочиняют с карандашиком - когда очень рано.

Потом отмахнул от аллеи направо длинной рукой:

- Адикративный сад.

Отмахнул налево и сказал:

- А здесь хруктовый.

И тут же вслед за этим поспешно сдернул картузик и перекрестился куда-то.

- Зачем вы туда? - оглянулся Марк Игнатьич.

- Туда-то?.. А как же?.. Да ведь там же церковь.

- Где это "там"?

- А в селе нашем, в Липягах, в память Успения богородицы... В этой стороне... за елеей не видно.

- А-а... А где пруд?

- Пруд - это нужно нам по этой тропке... Ничего, хороший пруд: для скота, для птицы... Он не сказать проточный, а все-таки в полую воду очищение имеет - ничего.

Подходя к пруду, опять сбросил картузик, перекрестился в другую сторону.

- А здесь что?

- А как же?.. Тоже и здесь же цер-ковь!

- Не вижу. Где именно?

- В селе Овечках... верст семь отсюда.

- Не вижу.

- За кустами и не видно: кусты против глаз.

А шагов через пять крестился снова.

- Церковь?

- Храм господ Чирковых... Хороший храм, каменный, на Кирилла Александрийского, девятое июния, престол...

- Далеко?

- Одиннадцать верст.

Павел Максимыч водил Месяца к конюшням, овинам, коровникам и крестился еще несколько раз, так что и Месяцу начало уже казаться все близкое сквозным и прозрачным, а на первый план выступили, поднявшись со всех горизонтов, скромные сельские церкви и плотно обстали кругом, зовущие, звонящие, невинно белые, и показалось это трогательным в Павле Максимыче, что он все их так зорко видел, как бы ни стояли они далеко.

И управляющего Блюмберга встретили, старого немца с маленьким красным, как снегирь, носиком. Он сделал радостными сизые глаза, зажевал усиленно бритыми губами, явно придумывая, что бы сказать приличное случаю, да так и не придумал, и уж сам Месяц его выручил.

- Чудное имение! - сказал он, зачем-то нарочно выбрав слово "чудное", которое не считал выразительным.

- О, йя! - подхватил немец. - Имение - богатство, ну, только... хозяина нет! - и посмотрел на Месяца проникновенно, дыша ему прямо в лицо чем-то едким. На нем была серая смушковая шапка и длинное желтое летнее пальто. Он тоже прошелся с Месяцем, предупредительно обернувшись к нему синим, бритым, сжатым лицом, успел вставить к случаю только одну русскую пословицу: "Каждый корабль свой плаваний имеет" - и то не совсем уверенно: может быть, и не так, и когда дошли до риги, облегченно распрощался и пропал в пыльной темноте.

Когда подошли обратно к Лерику, который остался собирать "дольние" орехи, набрал их кучу и испачкался густо, - Лерик вдруг посмотрел на Месяца, указал на Павла Максимыча пальцем и степенно спросил:

- Марк Игнатьич, ведь правда же, он дурак?

- Нельзя так, Лерик, - строго, как мог, сказал Марк Игнатьич.

- Старше себя, панич, стыдно дураком называть, - вступился за себя и Павел Максимыч.

А Лерик недоуменно развел руками:

- Почему же стыдно, когда ты - дурак?

Немного подумал и добавил: