Лермонтов

— Поверьте, князь, я еще хуже моего Демона.

Мартьянов прибавляет, передавая этот диалог: «Таким ответом (Лермонтов) поставил князя в недоумение: верить ли его словам или же смеяться его ироническому ответу. Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Но она дала повод говорить впоследствии, что поэма «Демон» имеет автобиографический характер».

Интересно излагает тему М. М. Дунаев в своей книге «Вера в горниле сомнений» (глава о Лермонтове): «Образ демона, мука души поэта, и открыто, и в непроявленном виде всегда присутствует в наследии Лермонтова. В поэме автор ставит своего демона в ситуацию, изначально парадоксальную, непривычную: «зло наскучило ему». Созерцание прекрасной Тамары совершает в демоне внутренний переворот: он возжелал вернуться к добру и свету. По учению Святых Отцов, сатана и его присные настолько укоренены во зле, что примирение с Творцом для них невозможно. Лермонтовская «демонология» — иного рода. Его персонаж готов встать на путь добра…»

Стоп. Прервем на миг нить рассуждений уважаемого профессора. Демон Лермонтова действительно готов стать на путь добра? Или же он только говорит Тамаре: «Хочу я с небом помириться, хочу любить, хочу молиться, хочу я веровать добру» и т. п.? Мы что, всерьез решили верить Демону на слово? Помилуйте, даже гусару-обольстителю, когда он говорит даме о своем «разбитом сердце», не рекомендуется верить на слово, а тут — целый «дух зла»!

Не происходит ли в рассуждениях профессора некая подтасовка фактов? Так в спорах о судьбе генерала Власова, повешенного советской властью за измену Родине, новые «власовцы» приводят в качестве аргументов цитаты из гитлеровской пропаганды. Но кто же, кроме идиотов, верит пропаганде? И кто верит речам персонажа как абсолютной истине? Тем более — кто верит соблазнителю?

Спустя короткое время Лермонтову начнут приписывать и все те многозначительные фразы, которые, допекая Грушницкого или интригуя княжну Мери, будет ронять Печорин. И это — наши преподаватели литературы! Уж им ли не знать, что автор «не равно» персонаж — в институте же этому, кажется, учат…

Продолжим цитировать М. М. Дунаева:

«Пытаясь противиться соблазну, Тамара просит отца отдать ее в монастырь, но и там «преступная дума» и томление не оставляют ее. Демон тем временем вполне готов к внутреннему перерождению. Однако все нарушил «посланник рая, херувим», не понявший того, что совершается с демоном, и оттого «вместо сладостного привета» обрушивший на него «тягостный укор». Его речи вновь возрождают в демоне «старинной ненависти яд»…»

Нелюбовь к автору поэмы замечательным образом застилает глаза автору критического разбора. В том-то и дело, что посланник неба прекрасно понял все, что творится с Демоном. На всякий случай напомним, что, помимо текста, существует подтекст, а заодно и контекст. Херувим знает, что Демон покаяться не в состоянии. Поэтому все рассуждения Демона о том, что любовь его исцелила, — обыкновенная ложь. И именно поэтому вместо «сладостного привета» херувим обрушил на Демона «тягостный укор».

Если бы Демон действительно обратился к добру, то на слова упрека он отозвался бы кротко: мол, ошибаешься, брат, и я тебе это докажу своим послушанием. Но в том-то и дело, что Демон остался Демоном, поэтому первое же горькое слово вызвало у него целую бурю ненависти. Он мгновенно перестал — не смог больше — притворяться и явил свое истинное лицо.

И Лермонтов, в полном соответствии с пониманием демонической природы — так, как понимали ее Святые Отцы (на коих ссылается Дунаев), — это показывает. Странно, что Дунаев столь старательно не замечает лермонтовской точности «в данном вопросе».

«Но и восторжествовать демону так и не пришлось, — заключает Дунаев. — Тамара оказывается спасенной. Вот тут мы и сталкиваемся с важнейшей проблемой поэмы: в чем залог спасения? В поэме Лермонтова об этом говорит уносящий душу Тамары ангел».

Вспомним подробно, что же именно говорил ангел.

Он уносил в объятиях душу Тамары, и вот из бездны взвился «адский дух» с дерзким: «Она моя!»