Лермонтов

Лорер тоже помнит эти «паломничества»: «Я увидел Михаила Юрьевича на столе, уже в чистой рубашке и обращенного головою к окну. Человек его обмахивал мух с лица покойника, а живописец Шведе снимал портрет с него масляными красками. Дамы — знакомые и незнакомые — и весь любопытный люд стали тесниться в небольшой комнате, а первые явились и украшали безжизненное чело поэта цветами».

Однако цветы цветами, а надвигалась еще одна проблема, связанная со смертью Лермонтова. Дело в том, что предписано было священникам дуэлянтов как самоубийц не предавать церковному погребению. Это создало трудности. Особенно противился отпеванию Лермонтова молодой священник — отец Василий Эрастов. «Приятно, думаете, насмешки его переносить?» — сердился он, говоря о Лермонтове и называя его «ядовитым покойником». Протоиерей Павел Александровский также колебался, не решаясь взять на себя такую ответственность. Столыпин уговаривал его, как мог: напоминал о том, что у бабки Лермонтова большие связи, обещал сделать для церкви хорошее пожертвование. Князь Васильчиков также клялся, что отцу Павлу не придется отвечать перед начальством за совершение обряда. Супруга священника страшно боялась и заклинала отца Павла против законоположения — не отпевать дуэлянтов яко самоубийц — не идти: «Не забывай, что у тебя семейство!»

Ординарный врач Пятигорского военного госпиталя Барклай де Толли выдал свидетельство: «Тенгинского пехотного полка поручик М. Ю. Лермонтов застрелен на поле близ горы Машука 15 числа сего месяца и, по освидетельствовании им, тело может быть предано земле по христианскому обряду». Протоиерей направил запрос Ильяшенкову: отпевать или не отпевать? Ильяшенков колебался. Ильяшенков уведомил плац-майора подполковника Унтилова, чтобы тот сообщил духовенству, возможно ли приступить к погребению по христианскому обряду тела поручика Лермонтова. О чем состоялся разговор между Унтиловым и Александровским — неизвестно. Вмешался начальник штаба, полковник флигель-адъютант Траскин. Ему также сообщили о затруднениях относительно похорон: духовенство упорствует, утверждая, что человек, убитый на поединке, — самоубийца. Траскин проблему разрешил быстро и по-военному. Карпов, участник событий, излагает несколько версий этой истории.

Одна версия такая. «Является ко мне один ординарец от Траскина и передает требование, чтобы я сейчас явился к подполковнику. Едва лишь я отворил, придя к нему на квартиру, дверь его кабинета, как он своим сильным металлическим голосом отчеканил:

— Сходить к отцу протоиерею, поклониться от меня и передать ему мою просьбу похоронить Лермонтова. Если же он будет отговариваться, сказать ему еще то, что в этом нет никакого нарушения закона, так как подобною же смертью умер известный Пушкин, которого похоронили со святостью…

Я отправился к о. Павлу Александровскому и передал буквально слова полковника. Отец Павел подумал-подумал и наконец сказал:

— Успокойте полковника, все будет исполнено по его желанию».

В 1881 году Карпов рассказывал эту же историю Висковатову немного в другом виде: слова о погребении Пушкина, по этой новой версии, сказал не Траскин (что действительно маловероятно), а Столыпин…

Большинство друзей Лермонтова считают, что решающую роль в согласии похоронить «самоубийцу» по христианскому обряду, сыграли деньги. Так пишет и Арнольди («Деньги сделали свое дело»), и Лорер («Деньги сделали свое» — почти слово в слово); есть неопределенное свидетельство о том, что Дорохов едва не изрубил священника саблей — в такой гнев привел его будто бы этот отказ…

17 июля около шести часов вечера состоялись наконец похороны. «Долго ждали священника, — пишет Эмилия, — который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, уступив убедительным и неотступным просьбам князя Васильчикова и других, но с условием, чтобы не было музыки и никакого параду. Наконец приехал отец Павел, но, увидев на дворе оркестр, тотчас повернул назад; музыку мгновенно отправили, но зато много усилий употреблено было, чтобы вернуть отца Павла. Наконец все уладилось, отслужили панихиду и проводили на кладбище; гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поражало: ведь не все же его знали и не все его любили».

Висковатов, впрочем, считает «историю с оркестром» поэтической выдумкой. «Если бы был назначен наряд из войсковых частей при музыке, то, конечно, о. Павел не мог бы распорядиться его удалением, а чтобы для похорон поэта друзья покойного наняли бальный или бульварный оркестр, что-то уж очень курьезно».