Лермонтов

Показания участников (оставшихся в живых) сходятся. Об этом, в общем, позаботились и те, кто вел следствие; если бы начались разночтения, пришлось бы докапываться о том, что было скрыто (другие участники дуэли, экипажи, лошади, прислуга, почему не было врача и т. п.) — следствие бы затянулось, скандал бы разросся. Кодекс предписывал выгораживать Мартынова — оставшегося в живых. Сам Мартынов тоже очень беспокоился о том, чтобы его как следует защитили.

Сохранилась записка от Глебова (он писал от лица обоих секундантов, своего и Васильчикова) к Мартынову, написанная во время следствия: «Посылаем тебе брульон (черновик)… Ты к нему можешь прибавить по своему уразумению; но это сущность нашего ответа. Прочие ответы твои совершенно согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал верхом на своей лошади, а не на дрожках беговых со мной. Ты так и скажи. Лермантов же поехал на моей лошади: так и пишем. Сегодня Траскин еще раз говорил, чтобы мы писали, что до нас относится четверых, двух секундантов и двух дуэлистов. Признаться тебе, твое письмо несколько было нам неприятно. Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и всем, но потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермантова и приписываем этот выстрел несчастному случаю (все это знают): судьба так хотела… в доказательство чего приводим то, что ты сам не походил на себя, бросился к Лермантову в ту секунду, как он упал, и простился с ним. Что же касается до правды, то мы отклоняемся только в отношении к Т. (Трубецкому) и С. (Столыпину), которых имена не должны быть упомянуты ни в коем случае. Надеемся, что ты будешь говорить и писать, что мы тебя всеми средствами уговаривали».

«Убит! К чему теперь рыданья…»

Следствие закончилось. Военный суд приговорил всех трех подсудимых лишить чинов и прав состояния. Командир Отдельного Кавказского корпуса, признавая подсудимых виновными: майора Мартынова в произведении с поручиком Лермонтовым поединка, на котором убил его, а корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова в принятии на себя посредничества в этой дуэли, полагал майора Мартынова в уважение прежней его беспорочной службы, лишив чинов и ордена, выписать в солдаты до выслуги, а корнета Глебова и князя Васильчикова выдержать еще в крепости на гауптвахте один месяц и Глебова перевести из гвардии в армию тем же чином. Васильчикову и Глебову заменили содержание на гауптвахте домашним арестом. Мартынову разрешили выходить по вечерам в сопровождении караульного солдата — дышать свежим воздухом. Однажды его встретили Верзилины, и Эмилии пришлось заставить себя, чтобы заговорить с ним, а «бело-розовая кукла», шестнадцатилетняя Надя, вообще не могла преодолеть своего страха при виде убийцы.

* * *

Известие о смерти Лермонтова поразило многих — в первую очередь, конечно, его друзей.

26 августа Е. А. Верещагина из Середникова пишет дочери, Л. М. Хюгель (Сашеньке): «Наталья Алексеевна [Столыпина] намерена была, как я тебе писала, прибыть на свадьбу, но несчастный случай, об котором видно уже до вас слухи дошли, ей помешал приехать, Мишеля Лермонтова дуэль, в которой он убит Мартыновым… вот все подробности сего дела.

Мартынов вышел в отставку из кавалергардского полка и поехал на Кавказ к водам, одевался очень странно в черкесском платье и с кинжалом на боку. Мишель по привычке смеяться над всеми, всё называл его «le chevalier des mont sauvages» и «Monsieur du poignard». Мартынов ему говорил: «Полно шутить, ты мне надоел», — тот еще пуще, начали браниться и кончилось так ужасно. Мартынов говорил после, что он не целился, но так был взбешен и взволнован, попал ему прямо в грудь, бедный Миша только жил 5 минут, ничего не успел сказать, пуля навылет. У него был секундантом Глебов, молодой человек, знакомый наших Столыпиных, он все подробности и описывает к Дмитрию Столыпину, а у Мартынова — Васильчиков. Сие несчастье так нас всех, можно сказать, поразило, я не могла несколько ночей спать, всё думала, что будет с Елизаветой Алексеевной. Нам приехал о сем объявить Алексей Александрович [Лопухин], потом уже Наталья Алексеевна ко мне написала, что она сама не может приехать — нельзя оставить сестру — и просит, чтобы свадьбу не откладывать, а в другом письме описывает, как они объявили Елизавете Алексеевне, она сама догадалась и приготовилась, и кровь ей прежде пустили. Никто не ожидал, чтобы она с такой покорностью сие известие приняла, теперь всё Богу молится и собирается ехать в свою деревню, на днях из Петербурга выезжает. Мария Якимовна [Шан-Гирей], которая теперь в Петербурге, с ней едет».