Лермонтов и христианство

В соответствии с ним (решением – не Соломоном) Эйхенбаум в одном случае устами Толстого и Сенковского ругает Пушкина, с тем, чтобы самого Толстого защипать «до смерти» цитатами из Прудона, де-Местра и Бокля, а на Лескова напускает А. Скабичевского и М. Меньшикова, во всех случаях оставаясь как бы ни при чём. По понятным причинам не в состоянии проникнуть в глубину текста, а потому старательно заполняя пустоты своего «мыслительного пространства» цитированием фрагментов, Эйхенбаум не чувствует силу Слова, существующего, как известно, независимо от исследователя. Потому шедевры мировой классики, даже в приводимых им кусках насыщенные мыслями и образами, подобно могучим жерновам перетирают в пыль его «тонкие» и почти всегда жиденькие посреднические комментарии.[6] И всё же при немалом насилии над здравым смыслом Эйхенбаума можно было бы назвать приличным (в смысле не приличия, а сносности) текстологом, если бы он, предлагая тексты, ещё и знал, зачем это делает. Но не ведал Эйхенбаум, что творил, а потому поневоле (поверим этому) оказался среди создателей литературоведения для себя. Это когда автор для приличия начинает с писателя, а продолжает о себе, как не менее, а может, ещё более важной, драгоценной и эрудированной персоне. Не это ли «течение мысли» породило «литературу» турбулентного забалтывания? Эйхенбаум, безусловно, весьма начитан (шуточное ли дело – всю жизнь сидеть за книгами!), но ведь эрудиция сама по себе мало чего стоит, ибо стеллажи даже и захудалой библиотеки полновеснее любого критика, тем более, если он склонен к уплощённому юмору.

Словом, творчество не только Лермонтова вызывало у Эйхенбаума «хохмическое веселие». Мыльный пузырь от текстологии (поверим, что такая наука всё же существует), календарный юбиляр и, напомню, «крупнейший литературовед» ёрничает везде, где только ему удаётся придумать повод для этого. Что касается заклинаний Эйхенбаума о «новых путях» и «готовом материале», к которым он прибегает всякий раз, когда ему нечего сказать (т. е. довольно часто), то, наверное, не ясно ему было, что процесс творчества есть инстинктивное стремление одарённого человека поведать о том, что открылось только ему и именно ему. А потому всё, что помогает взмыть выше предшествующего опыта, – оправдано. Оправдано результатом! Последний и свидетельствует о том, что гений не занимает чужое, а берёт своё! Если же кто без толку шныряет «вверх-вниз» по следам других, то не столько повторяет, сколько обдирает авторов, что, не имея никакого отношения к Лермонтову, целиком и полностью относится к Эйхенбауму.

Приписывая читателю собственную ограниченность, и тем самым оговаривая его, критик на этом не останавливается. Пытаясь ещё и обдурить «понятливого» читателя, он запросто берёт его под руку, непременно желая заполучить в свои союзники. И это иногда удаётся Эйхенбауму. В том смысле, что он не писал по воде вилами…

Через полста лет известный литературовед В. А. Мануйлов набросал статью «Лермонтов ли Лермонтов?» (1973), в которой ставит ряд никчёмных вопросов, но, очевидно, не желая уподобляться незадачливой «вдове» (Эйхенбауму), не публикует материал. «Дело Мануйлова» продолжил его «наследник» и, как видится, литературный мазохист В. А. Захаров. Откликаясь на «запросы времени» и зная, что такого рода мифы могут оказаться востребованными среди наиболее распущенной и наименее вдумчивой молодёжи (это самая щадящая характеристика его потенциальных читателей-единомышленников), Захаров живо отвечает «запросам времени», стилистически «пуэнтированным» ещё Эйхенбаумом. В 2000 г. он публикует книгу «Загадка последней дуэли. Документальное исследование», а затем «Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова» (2003), отсутствие в которых именно документальной убедительности (в этой работе исследователи насчитали более двадцати грубейших биографических ошибок!) автор возмещает претенциозным названием. И в дальнейшем «биографический пыл» Захарова не охладился. В 2006 году в газете «Северный край» он вновь с жаром и пылом проводит «идею» об «утаённом» происхождении Лермонтова, приправляя её домыслами, перечислять которые не будем, дабы самим не распространять их.