Лермонтов и христианство

Из сказанного напрашивается вывод: натужные попытки любителей окололитературных опусов относятся к издержкам погружения в поэтическую среду, для них неприглядную, а в духовном существе мало знакомую. Именно в чреве апологетов «древнейшей профессии» и её столь же распутных сутенёров могут рождаться всякого рода «сенсации», суть которых граничит с подлостью и переходит в неё. На всё это можно было бы не обращать внимания, если б оно не навязывало себя, если бы не было рассчитано надолго… Именно так. Поскольку такого рода «издержки» имеют цель профанировать русскую культуру как таковую, частью чего является очернение литературного наследия России и Михаила Юрьевича Лермонтова, в частности.

На фоне опусов такого рода совсем не удивляет больной интерес к убийце поэта (Мартынову) со стороны «изыскателей истины», любящих «клубничку» не меньше Захарова. Но дело даже не в интересе, а в том, что «учёные» придают убийце черты, совершенно не присущие пустому и тщеславному человеку, каковым Мартынов, несомненно, был. Словом, в исполненном благолепия «мартыноведении» видятся те же автопортретные черты, останавливать внимание на которых вредно для читателя и бессмысленно для дела. Факт в том, что они есть, и авторы их при жизни Лермонтова получили бы от него в лучшем для них случае тяжёлую оплеуху. Причём – за дело! Хотя, вряд ли у «произведённых в рыцари» зашевелилось бы после этого человеческое достоинство, которое им, по всей видимости, совершенно не свойственно.

Вне сомнения, в число врагов при жизни поэта вошли бы ещё и другие «учёные». И не обязательно потому, что они принципиально враждебно настроены к Лермонтову (во всяком случае, так не хочется думать). Просто их стиль и отношение к делу изобличает случайность выбора. Тогда как наука о великом поэте должна пополняться исследованиями тех, кому есть, что сказать, кто истинно чувствует и понимает глубину творчества гения. Все остальные оказывают плохую услугу отечественной литературе, читателям, науке и, естественно, наследию поэта.

III. Для наибольшего раскрытия внутренних политических и экономических проблем Византии сделаем экскурс в историческую жизнь империи.

Ещё император Мануил, опасаясь норманского нашествия, заключил с венецианскими купцами в 1148 г. договор, после чего они получили для своего флота важные привилегии. Щедрые торговые льготы вскоре дали венецианцам возможность создать своего рода экономическое государство в государстве, что в известной мере предопределило в 1182 г. кровавое избиение проживающих в столице «латинян». Последние не остались в долгу. В 1204 г. крестоносцы захватили и разграбили Константинополь. Их усилиями империя была разделена на части. В последней трети века Византия символически соединила свои части, но это не улучшило ситуацию, поскольку уже тогда империя была в полном финансовом банкротстве. Ситуацией умело воспользовались экономические соперники и враги венецианцев – генуэзцы. Ловкие дипломаты и умелые флотоводцы заключили с Михаилом Палеологом в 1261 г. весьма выгодный для себя Нимфейский договор. Впоследствии Андроник II (ок. 1260–1332), руководствуясь «экономическими» соображениями, отказался от собственного флота ввиду дороговизны его содержания (!). Упразднившись, флот Византии никогда более не возрождался. К середине XIV в. византийский флот, который некогда мог выставить на море сотни военных кораблей, был в лучшем случае ограничен несколькими десятками единиц.

В начале XIII в. в предместье Константинополя генуэзцы в поисках «спокойного» места испросили императора разрешить им вне города, ниже возвышения Галата, «поставить кучкой немного простых жилищ», – пишет свидетель событий византийский историк Никифор Григора. Обладая «хозяйственной предусмотрительностью», хитростью, а всего больше – коварством в заключении сделок, они «…незаметно поднялись до большой славы и силы». «Хвастаясь и издеваясь изо дня в день над бессилием византийцев, – пишет Григора, – они воздвигали здания и двухэтажные, и трехэтажные; захватив ещё большое место вверх по горе, они строят неприступные башни, господствующие над высотой, а вместе с этим и стены и длинные круговые ограды, заключающие широкое пространство, причем протягивают их одну за другой»[7].