Лермонтов и христианство

В своей сложности и многообразии этот феномен наиболее ярко открывается в поэме «Мцыри» и, пожалуй, в одном из самых сложных произведений мировой поэзии – поэме «Демон». А. Пушкин, отмечая гениев-новаторов мировой литературы, так писал об этом: «Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческой мыслью – такова смелость Шекспира, Данте, Мильтона, Гёте в “Фаусте”…». К этим славным именам со всей уверенностью можно вписать имя Лермонтова, ибо в ряде его произведений, особенно в поэме «Демон», сокровения поэта и мыслителя свидетельствуют не только о печальном творении Его… Исследуя «время» в его духовной и исторической протяжённости, Лермонтов с горечью убеждается в силе и усилении распространяющегося в мире зла, присутствие которого ощущает повсюду. Путая род людской, оно завораживает и совращает многих. Сначала ощущение, а затем глубокое осознавание эвольвентной подмены критериев добра и зла привело Лермонтова к анализу их первоистоков. Пронзительно мощное сознание поэта, прозревая настоящее и угадывая связи прошлого с будущим, устремлялось в зримые дали вечности. Проникая в сущее, дух Лермонтова стремился к постижению таинств прошлого и будущего, запечатлённого в матрице Вечности; того не свершённого и не свершившегося ещё, что не определяется временными или событийными факторами, ибо неведомое не имеет временного отсчёта и узнаваемых (бытийных) форм. Отсюда «неясность» фактора времени в ряде произведений поэта, как в своём «прошлом», так и в «настоящем» принимающих форму вечного. Та малая, приоткрытая поэтом «часть» его и есть высочайшая по своим духовным позывам лермонтовская реальность.

И опять убеждаешься в том, что мир Лермонтова – это особый мир, а потому для понимания его необходимо исследовать не указующие «персты» (отдельные стихотворения), а направление всего творчества, существующего в ипостаси духовного новатора и бойца. А всего творчества потому, что лермонтовское вневременное бытие несёт в себе реалии, не тождественные вещественным. Оно содержит в себе гармонический ряд, не способный реализоваться ни в условиях, ни средствами этого мира. На первый взгляд подобное рассмотрение духовного вектора Лермонтова может показаться неким мистическим преувеличением. Но это только на первый взгляд. Потому что человек метафизически, как личность, связан со своим Творцом. По этой причине в наивысшем своём духовном воодушевлении (феномене гения в творчестве) человек органичен и неразрывен со своим Первоисточником. В этой, не сотворённой руками духовной лествице нет ни «ступенек», ни промежуточных звеньев – есть только умение слышать и реализовать Слово, возможности которого необъятны, и именно по этой причине оно не всегда доступно рядовому сознанию. Этот феномен отчуждения (от мира) проявляет себя в тяге поэта к «забытию», выраженному в стремлении к вышнему

«царству». Поэт и литературный критик С. А. Андреевский прямо говорит об этом: «В истории поэзии едва ли сыщется другой подобный темперамент. Нет другого поэта, который так явно считал бы небо своей родиной и землю – своим изгнанием…» Представляется очевидным, что «сын земли с глазами неба», по точной метафоре Вел. Хлебникова, выпадая «из мира печали и слёз», хотел обрести некогда утерянную человеком свободу, присущую тому миру, где искры Божии горят своим истинным светом. А это и есть, очевидно, то Царство, которое кроется внутри тех, кто не утерял в себе Образ Божий. Именно об этом говорит поэт в своём мистически-загадочном стихотворении «Выхожу один я на дорогу…»

С детских лет Лермонтов грезил о той Свободе, единственно в которой мог найти вышний покой – тот, которому нет названия, но в котором обитала жизнь под шум листвы и «сладкий голос» небес. Эта тихая песнь ангела завораживала Лермонтова с отрочества, потому что вещала она «о блаженстве безгрешных духов», которых поэту не могли заменить «скучные песни земли». Потому с надеждой вглядывался он в звёздное пространство. Именно там искал он общения с Всевышним, к которому шёл в полном одиночестве[32].

VI. На поле битвы