Лермонтов и христианство

О вы, которые в челне зыбучем,

Желая слушать, плыли по волнам

Вослед за кораблём моим певучим,

Поворотите к вашим берегам!

Не доверяйтесь водному простору!

Как бы, отстав, не потеряться вам!

Данте. «Божественная комедия»

1

Как оно обычно бывает, личные переживания и впечатления довлеют не только над разумом, но и над творчеством поэта или художника. У Лермонтова иначе. Исходя или, лучше сказать, отталкиваясь от личного опыта, он ставит его под сомнение, как только осознаёт ограниченность личностного переживания.

Человек Лермонтову всегда был весьма важен: кому как не ему он посвящает всё своё творчество?! Но интерес этот, идя вровень с этическим пониманием «человека» в обществе древними римлянами, неразрывен у поэта с высокой гражданственностью. Однако и здесь интерес, крепко связывая его с Отечеством, простирается много дальше и, главное, – выше. Мысль Лермонтова охватывает пространства, в которых даже и самые глубокие привязанности не имеют самодовлеющего характера.

Вспомним строки из стихотворения «Родина» (1841), в котором поэт говорит о своей «странной» любви к Отчизне. Признаётся в том, что «…тёмной старины заветные преданья // Не шевелят во мне отрадного мечтанья», что, при всём (очевидном для нас) интересе к старине, – он любит «её степей холодное молчанье, / Её лесов безбрежных колыханье, / Разливы рек её, подобные морям». Однако и это богатство не исчерпывает в сознании поэта привязанность к Родине. Видимо, потому, что ширь Отчизны является для него лишь началом, от которого он «уходит» в иной духовный и пространственный масштаб, поскольку испытывал в нём нужду. Потому «говор пьяных мужичков», который по-своему был люб Лермонтову, но который он упоминает не без доли иронии, становится неслышным, когда перед его глазами встают «дрожащие огни печальных деревень». В особенности если учесть своё – личностное — отношение Лермонтова к «огням». Находя отклик в его душе, рефлексируя со звёздами и как будто «перемигиваясь» с мирозданием, огни, зажжённые человеком, являются своего рода отражением или даже соучастниками «говора» небесных светил.

Итак, восприятие человека Лермонтовым носит не столько имманентный, сколько сущностный – всечеловеческий — характер. Однако последнее не означает некую абстракцию. Сущее у Лермонтова, составляя красочную мозаику мира, складывается из своеобразия национальных культур. Этот предмет поэт обсуждал в беседах с московскими славянофилами, в частности, – с Ю. Самариным. О важности национального бытия для Страны и народа в ней напоминает нам и В. Белинский: «Только живя самобытной жизнью, каждый народ может принести долю в сокровищницу человечества». Именно духовное бытие в национальном, в данном случае представленном гением Михаила Лермонтова, придаёт его творчеству культурно-историческое, а значит, всемирное значение. Проявления этой значимости яркими искрами рассыпано во всех его творческих исканиях, но особенно мощно оно заявляет о себе в поэме «Демон». Казалось бы, именно в ней отроческие ещё «искры» протеста обретают ясность и ярко разгораются в «пламя» всепожирающего крайнего индивидуализма. Но это лишь кажимость. Индивидуализм поэта лишён личностных пристрастий. Он последователен и нисколько не противоречит раскрытию темы, указующей на силы «космического» зла и греха в мире. В своей духовной эвольвенте поэт отчуждается от крайностей всего личностного. Соединяя их с «общим» человеческим содержанием, апеллирует к вестнице души человека – совести.

Напомню, к эпохе Лермонтова в высших слоях европейского и русского общества сложился культ по-светски аллегорической «мефистофелианы», которая не имеет очевидной связи с библейским падшим ангелом, восставшим против Бога. Слишком уж тесно связанные с вирусами Просвещения, сыгравшего роль повивальной бабки Великой французской революции, «демоны эпохи» не были тождественны теологическому их определению, как, собственно, и месту их в жизни общества. Отсюда подобная «чайльд-гарольдовскому плащу» декоративная функция «демонического» творчества писателей XVIII – XIX вв., среди которых мы находим Мильтона и Клопштока, Гёте и Байрона, де-Виньи и Гюго и других «носителей демонизма».

Лермонтов, однако же, разобрался с демонами много глубже своих коллег по перу. Его Демон далёк от эффектных сюжетов-страшилок, под зевоту случайных зрителей разыгрываемых на театральных подмостках Европы.