Лермонтов и христианство

Нащупывая пути и прослеживая истоки неугасающих пороков, Лермонтов, как уже было отмечено, в образе Тамары противопоставляет Демону Добро. На протяжении всей жизни работая над поэмой (и, что примечательно, оставив неизменными первые две строки), поэт изыскивает возможности смирения Зла посредством Любви и… не находит их. Между тем именно величественный по своему духовно-историческому проникновению поиск, прослеживая диалектику Добра и Зла, привёл к созданию выдающегося произведения. «Очевидно, если бы не смерть, – замечает Д. Андреев в «Розе Мира», – он ещё много раз возвращался бы к этим текстам и в итоге создал бы произведение, в котором от известной нам поэмы осталось бы, может быть, несколько десятков строф». Прерывая мысль Андреева, скажу, что так оно, скорее всего, и было бы. Поскольку в Лермонтове со всей очевидностью заявляло о себе стремительное творческое взросление в совокупности с исключительно редким среди смертных сочетанием могучего духа и великого ума. Если первый помогал ему преодолевать бесконечные пространства закрытых для всех «миров», то второй боролся за своё право «прочесть» и понять почти недоступное уму человека. И Лермонтов, как и те единицы несобытийной истории, в которых таится единоцельный образ и подобие Бога, имел для этого особые основания. Об этом праве – праве Лермонтова – и говорил Д. Андреев: «…дело в том, что Лермонтов был не только великий мистик; это был живущий всею полнотой жизни человек и огромный – один из величайших у нас в XIX веке – ум». Этот, в некотором роде нечеловеческий ум и вёл Лермонтова по только ему одному уготованному пути, который неизбежно должен был закончиться Голгофой поэта… Ибо даже такого масштаба ум не давал Лермонтову привилегии познать Бога. Хотя, заметим для себя, поэт на это всерьёз никогда и не претендовал. Ощущая в себе силы невероятные и не принимая близко к душе церковно-каноническое наставничество, Лермонтов (как, впрочем, Ф. Достоевский, Н. Лесков и ряд других деятелей русской культуры) не терпел чрезмерности официозного «чинопочитания» обеих, по факту, «здешних» властей – синодальной и светской.

Вместе с тем, не оспаривая догмат непознаваемости Всевышнего, Лермонтов не впадает в другую крайность. При действительно имевшем место презрении поэта к «падшему человеку», оно не распространялось на всех людей. Однако в сочинениях литературоведов XIX – начала XIX в. именно «презрение» стало расхожим местом. А ведь Лермонтов нигде не унижает ни духовные качества, ни ум человека, ни его возможности постижения Бога до пределов, за которыми «венец творенья» предстаёт как полное ничтожество. Этого нет в творчестве Лермонтова, не было в его личной (увы, во многих случаях оболганной «обидчивыми» современниками) жизни. Нет этого и в реальности. Поскольку если разделять «богоприятную» (якобы любезную Богу) позицию, в соответствии с которой человеку «ничево не ведомо», что он не способен понять не только «пути Божии» и осознать своё место в величественном акте Творения, но даже не способен понять и самого себя, то придётся признать, что Бог по своему Образу и Подобию сотворил… полуидиота, совершенно не способного ни понять, ни осознать, ни внутренне приобщиться к своему Создателю!

Не признавая первую позицию и не соглашаясь с её посылами, Лермонтов, по факту, как никто, ясно опровергал и кощунственные «выводы» из неё.

Читая наиболее вдохновенные произведения Лермонтова, ловишь себя на мысли, что поэт истинно способен был лицезреть Всевышнего своими внутренними очами. В стремлении внутренне приблизиться к своему Источнику, Лермонтов и ушёл с головой в протоисторию человечества. Никакие трудности, никакие превратности судьбы не могли отвадить поэта от работы над грандиозной и героической в своей сущности поэмой.

Лермонтов в ипостаси поэта и воина был очевидным носителем эпического начала в душе, явленного его музой. Грандиозная многоохватность и глубина поэмы заключается в том, что в пространстве мира Лермонтов пытается воссоздать своего рода первоконструкцию Добра и противостоящего ему Зла.

Первое (условно) воплощено в чистой душе Тамары, которую оттеняет «гений греха» – Демон. Носитель законченного зла ненавидит «всё, что пред собой он видел».

Чего стоит одно только «представление» себя и единовременно признание Демона в любви Тамаре! Исполненное исполинской силы, оно трагично, как всё истинно великое: