Лермонтов и Пушкин. Две дуэли (сборник)

Бобринская – свидетель удивительный: судя по всему, конфидентка Геккерна-старшего (он, в своем месте, скажет об этом сам. – Б. Г.) и к тому ж ближайшая подруга императрицы… Тут стоит особо выделить, что говорится про одну: «некрасивая, черная и бедная сестра», – а про другую – «белолица и поэтична» и что «вгоняет себя в гроб, танцуя вечера напролет». Последняя и есть жена Пушкина. Не забудем – письмо это – от 25 ноября. Как раз за несколько дней до того Пушкин вдруг оборвет переговоры о свадьбе Екатерины и выразит вновь готовность драться. Тут пишется первое оскорбительное письмо Геккерну (так и не отправленное).

«Потрясенную физиономию отца» тоже следует отметить. Значит, события развиваются не так, как он хотел, и против его воли?.. В своем послании на имя канцлера Нессельроде, уже после всего случившегося, Геккерн напишет:

«Мне возразят, что я должен был бы повлиять на сына? Г-жа Пушкина и на это могла бы дать удовлетворительный ответ, воспроизведя письмо, которое я потребовал от сына, – письмо, адресованное к ней, в котором он заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Письмо отнес я сам и вручил его в собственные руки. Г-жа Пушкина воспользовалась им, чтоб доказать мужу и родне, что она никогда не забывала вполне своих обязанностей».

Хороша фраза: «не забывала вполне своих обязанностей». Стало быть, если и забывала, то «не вполне»! И еще «отнес в собственные руки». А вдруг этот срыв 21 ноября – уже вроде успокаивающейся ситуации – вызван был именно появлением в доме Пушкина Геккерна с письмом, которое гость от лица своего «сына» принес Наталье Николаевне – и вручил лично в руки? И в котором Дантес заявлял об отказе своем от притязаний на Наталью Николаевну?.. Появление посланника (во всех смыслах) не могло быть незаметно для Пушкина и не могло остаться неизвестным ему. И содержание письма – тоже.

Вы можете представить себе Пушкина, который равнодушно взирает на то, что кто-то сообщает, что не имеет больше видов на его жену? Даже в наше, не столь шекотливое, время – это могло показаться оскорблением. Или… если для кого-то это и было бы в порядке вещей – для Пушкина было нестерпимо. «Не забывала вполне обязанностей…» Возможно, «вполне не забывала». Возможно, кого-то бы это вполне устроило бы. Возможно. Нет, точно, в свете тогда было множество людей, которые мирились и не с таким положением.

Только Пушкин к ним не принадлежал!

5

«Действительно – жениться на одной, чтоб иметь некоторое право любить другую в качестве сестры своей жены. – Боже! для этого нужен порядочный запас смелости!» – записывала та же Мария Мердер в своем дневнике. На балу она случайно явилась свидетелем некой сцены: «Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с какой-то пожилой дамою… Я не расслышала слов, тихо сказанных дамой. Что же касается Дантеса, то он ответил громко, с оттенком уязвленного самолюбия: – Я понимаю то, что вы хотите мне дать понять, но я вовсе не уверен, что сделал глупость». И закончил словами: «Пусть меня судит свет»[90].

Запись Мердер датирована 22 января. Только пять дней до катастрофы.

Роль барышни Екатерины Гончаровой во всей истории гибели Пушкина особая. Чрезвычайная. Не оцененная до сих пор. Из-за тех табу, которые мы сами признали над собой, и требований непременной сакрализации отдельных фигур в драме.

В том же письме С. Н. Карамзиной брату Андрею сказано о ней и о Дантесе:

«Дантес говорит о ней и обращается к ней с чувством несомненного удовлетворения, и, более того, ее любит и балует папаша Геккерн. С другой стороны, Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает весьма охотно, всегда радуясь каждому новому слушателю».

Тема – та же женитьба Дантеса на Екатерине – брак уже вот-вот! (Кстати, в детстве еще – в Лицее, у Пушкина была кличка «Помесь обезьяны с тигром!» Тут все говорят о тигре. Как все возвращается на круги своя!) Далее в письме – о поведении Натали Пушкиной: «…она же, со своей стороны, ведет себя не совсем прямодушно: в присутствии мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство потупленными глазами, нервным замешательством в разговоре. А тот снова, стоя против нее, устремляет к ней долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью. Словом, то какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько не понятен».

Стелла Абрамович нашла в этом письме Карамзиной недостаточное понимание Натальи Николаевны. Милые мои пушкинисты, пушкиноведы! Когда вы перестанете жалеть одну лишь «поэтичную и бледную красавицу»? И когда обратите наконец свой взор на Пушкина – и каково было ему?!

Дантес действительно писал невесте достаточно нежные письма (что следует отметить) и всячески успокаивал ее. Другое дело – как чувствовал себя он сам. Ситуация готовящегося брака была больно непростая.