Лермонтов. Мистический гений

Как писал А. П. Шан-Гирей: "Все бабушкины попытки выхлопотать еще раз своему Мише прощение остались без успеха, ей сказали, что не время еще, надо подождать". Как у нас на Руси водится, воевать за родину — это пожалуйста, а все награды и милости совсем другим достаются. Допустим, Михаил Лермонтов — русский гений, он и без орденов на века прославлен, но таких, как он, храбрецов, гибнущих за славу России, во все времена, вплоть до сегодняшнего дня, — многие тысячи, и кто бы о них вспомнил при раздаче орденов и званий?

Как обычно, добирался до Петербурга Михаил Лермонтов через любимую свою Москву, куда и прибыл 30 января 1841 года, но долго задерживаться в Москве не стал и уже в первых числах февраля добрался до Северной столицы. Прибыл в Петербург уже отчаянным русоманом. В литературе он уже был недоволен даже опекавшими его "Отечественными записками" Краевского.

"Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам тянуться за Европою и за французским… — писал он Краевскому. — Там на Востоке тайник богатых откровений". Перестал нравится ему и журнал Жуковского: "Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь в каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их". В то время написал он и свое известное стихотворение "Родина". Он и к Карамзиным в салон зачастил, потому что это был чуть ли не единственный салон, где говорили по-русски. Недаром заговорили даже в кругу Жуковского о его общности с многими славянофилами.

Но на свою беду после приезда в Петербург он допустил роковую оплошность. По приглашению графини Воронцовой-Дашковой он заявился в армейском мундире на бал, где присутствовали члены императорской семьи, что было недопустимо для ссыльного офицера.

Пишет он уже после бала своему кавказскому сослуживцу Д. С. Бибикову:

"Милый Биби. Насилу собрался писать к тебе; начну с того, что объясню тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал; обществом зато я был принят очень хорошо, и у меня началась новая драма, которой завязка очень замечательная, зато развязки, вероятно, не будет, ибо 9 марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского представления меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук".

Ох уж эти придворные балы, сколько вреда они принесли поэту, и что его туда так тянуло? Хотелось покрасоваться перед красавицами во всей своей славе?! Он весело кружился в танцах, а на него угрюмо и недовольно смотрел великий князь Михаил Павлович. В своем армейском мундире он заметно выделялся на фоне всех светских щеголей.

"Великий князь очевидно несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом его препроводила из дому. В этот вечер поэт не подвергся замечанию. Хозяйка энергично заступалась за него перед великим князем, принимала всю ответственность на себя, говорила, что она зазвала поэта, что тот не знал ничего о бале, и, наконец, апеллировала к правам хозяйки, стоящей на страже неприкосновенности гостей своих", — вспоминал граф Соллогуб, один из давних недоброжелателей поэта. Дамы еле уговорили великого князя сменить гнев на милость и не выказывать своего недовольства Лермонтовым.

М. Н. Лонгинов вспоминал позже:

"Он был тогда на той высшей степени апогея своей известности, до которой ему только суждено было дожить. Петербургский "beau-monde" встретил его с увлечением; он сейчас вошел в моду и стал являться по приглашениям на балы, где бывал Двор. Но все это было непродолжительно. В одно утро, после бала, кажется, у графа С. С. Уварова, на котором был Лермонтов, его позвали к тогдашнему дежурному генералу графу Клейнмихелю, который объявил ему, что он уволен в отпуск лишь для свидания с "бабушкой", и что в его положении неприлично разъезжать по праздникам, особенно когда на них бывает Двор, и что поэтому он должен воздержаться от посещения таких собраний. Лермонтов, тщеславный и любивший светские успехи, был этим чрезвычайно огорчен и оскорблен, в совершенную противоположность тому, что выражено в написанном им около этого времени стихотворении: "Я не хочу, чтоб свет узнал"".