Лермонтов. Тоска небывалой весны

Юрий Петрович не догадывался, что радушное предложение управлять Тарханами – не что иное как нежелание тещи выделить дочери приданое. Скупость в этом вопросе дошла у нее до того, что, имея в Тарханах налаженный быт, свою церковь, кабак, кирпичный завод, Арсеньева все-таки поделила наследство, полученное от мужа, неравномерно между собой и Машей: взяла себе большую долю.

II

Осенью 1814 года Марии Михайловне предстояло рожать. В августе выехали в Москву, где можно найти хорошего доктора. Долгая езда в карете усугубила некрепкое здоровье молодой женщины, и все-таки в ночь на 3 (15) октября она родила сына. Через неделю новорожденного крестили и по заведенному родовому обычаю Юрий Петрович хотел назвать сына Петром, однако теща настояла на имени Михаил – в честь мужа, которого страстно любила. Лермонтов, из сочувствия к Маше, не стал перечить. В Москве пришлось задержаться, ребенок был слабеньким, за него опасались. Арсеньева наняла доктора, и тот постоянно следил за здоровьем младенца и матери.

Москва в ту пору выглядела неприглядно: взорванные по приказу Наполеона стены Кремля, много сгоревших домов, а строительство новых шло не так быстро.

Летом семья вернулась в Тарханы вместе с врачом и кормилицей.

У младенца началась золотуха. Коросты на голове, сильный зуд, мальчик кричал день и ночь. Можно привыкнуть к боли, но к зуду нельзя. (Случалось, что золотушные дети не выдерживали, умирали.) Елизавета Алексеевна, которую все называли «бабушкой», да она и сама этого хотела, потеряла покой и сон. Мария Михайловна тоже. Ребенка купали в настое череды, мазали всевозможными мазями, но это спасало только на время. Юрий Петрович стал уезжать из дома. Нескончаемые крики сына, вечная слабость жены, недовольство тещи, что он, мол, неумело ведет хозяйство (хоть крестьяне любили его и слушались), материальная зависимость… Молодой мужчина начал искать забвения на стороне. Уезжал то в Кропотово, то в Москву, где с друзьями беспечно проводил время. В его отсутствие Мария Михайловна плакала и писала в альбоме:

Кто сердцу может быть милее,
Бесценный друг, тебя?
Без воздуха могу скорее
Прожить, чем без тебя!

Вскоре Юрий Петрович и дома нашел отдушину – смазливую гувернантку. Тайна раскрылась, между супругами произошла крупная ссора. Кто-то пустил злонамеренный слух, что якобы Юрий Петрович ударил жену кулаком по лицу. Слух просочился к тарханским крестьянам, а от крестьян – к лермонтоведам. Но почему-то никто не подумал, что Лермонтов был офицер, дворянин, что для него невозможна подобная выходка. Не только с женой, а с полковой куртизанкой так офицер не поступит. От тарханских крестьян просочилась нелепость и об Арсеньевой. Якобы из боязни ездить на лошади, она ездила в церковь в тележке, впрягая в нее одного из дворовых, он портил колеса, и барыня падала наземь. Как в таком случае ездила в Пензу, Саратов, Москву или ближайший Чембар? Транспорта, кроме лошадного, не было.

Жизнь в Тарханах стала для Юрия Петровича адом. Он снова уехал. Мария Михайловна, взяв на колени маленького сына, садилась за рояль, играла и пела грустные романсы. «Была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать».

Домашние передряги развили в ее организме серьезную болезнь; она угасала на глазах, и все-таки доброе сердце рвалось помогать несчастным. С мальчиком-слугой Мария Михайловна обходила дворы заболевших крестьян, раздавая лекарства.

23 января 1817 года пензенский губернатор Сперанский писал в Петербург Аркадию Столыпину: «Племянница ваша Лермонтова весьма опасно больна сухоткою или чахоткою. Афанасий и Наталья Алексеевна отправились к сестрице вашей в деревню, чтобы Марию Михайловну перевезти сюда, в Пензу. Мало надежды, а муж в отсутствии…»

Благие намерения родственников не осуществились: Елизавета Алексеевна отказалась везти дочь, видя, что это уже бесполезно. 20 февраля 1817 года Сперанский уже свидетельствовал: «…Дочь Елизаветы Алексеевны без надежды, но еще дышит…» Мария Михайловна скончалась 24 февраля. Сразу по получении известия о ее смерти в Тарханы отправились братья и сестры Елизаветы Алексеевны – принять участие в похоронах и утешить ее. Кто-то из них привез с собой дворового – Андрея Соколова, подарил его маленькому Мише, чтобы Андрей находился всегда при нем. Соколову было 22 года.

Марию Михайловну похоронили в семейном склепе рядом с отцом. Установили памятник из серого гранита, увенчанный бронзовым крестом со сломанным якорем – символом разбитых надежд. «Под камнем сим лежит тело Марии Михайловны Лермонтовой, урожденной Арсеньевой, скончавшейся 1817 года февраля 24 дня, в субботу, житие ее было 21 год и 11 месяцев и 7 дней».

Мише было 2 года и 4 месяца, когда умерла мать. Единственное, что осталось в его младенческой памяти, – это ее голос и смутный печальный образ.