Лермонтов. Тоска небывалой весны

Нехорошо получилось с публикацией «Тамбовской казначейши», – Жуковский перестраховался и вырезал из нее несколько стихов. Лермонтов был взбешен, обложку журнала изрисовал карикатурами, и написал Раевскому: «Печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно». И добавлял, что роман «Княгиня Лиговская», который они начали вместе, вряд ли будет закончен, «ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я не могу в этом случае отступить от истины».

Раевский был болен, просил олонецкого губернатора отпустить его на воды в Пятигорск, просьба была направлена военному министру, но пока что ответа не было. Лермонтов очень переживал за него: «Если ты поедешь на Кавказ, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом, а не экономо-политическим мечтателем, что для души и для тела здоровее. Не знаю, как у вас, а здесь мне после Кавказа всё холодно, когда другим жарко, а уж здоровее того, как я теперь, кажется, быть невозможно… Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что ученье и маневры производят только усталость».

Железная дорога, связавшая Петербург с Царским Селом намного облегчила жизнь Лермонтова. Ее торжественное открытие состоялось семь месяцев назад, и поезд имел три вагона: первый – «каретный», второй – «дилижанс», третий – «для простого народа». Газеты с восторгом писали о необыкновенной скорости поезда, о клубах дыма над паровозом, о видневшемся пламени в его топках.

Но поначалу народ опасался, и Елизавета Алексеевна взяла с внука слово, что он никогда не воспользуется железной дорогой! Он, конечно, ей обещал, но выполнял обещание не всегда: поездом время пути сокращалось до 35-ти минут, тогда как на лошадях ехали больше двух часов.

В своей петербургской квартире Михаил Юрьевич дописывал поэму «Мцыри» – о мальчике, воспитанном в грузинском монастыре. Рожденный на воле и не забывший ее, мальчик не смог примириться с замкнутым миром. Жизнь без воли была немыслима для Мцыри, как немыслима была и для Лермонтова. Пронзительные слова вложил он в уста своего героя, обращенные к доброму монаху:

Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас —
Зачем?..

Поэма «Мцыри» – страшная по своей глубине. Мальчик вырос, стал послушником монастыря, то есть мцыри, но не справился с собой, пошел в «родимую страну». В три дня, что провел он на воле, он столько видел и испытал, что мог сказать: «Я жил!» Он вспомнил и родную речь, и свой аул, отца, сестер и братьев… Но долгое пребывание в монастыре погасило в нем безошибочно верное чутье своей тропы, и он оказался там, откуда ушел. Это и стало причиной его смерти. Не рваные раны, нанесенные в битве с барсом, а то, что забыл родную тропу.

«Какая прелесть! Нет, это определенно гениально…» – воскликнул цесаревич Александр, будущий император Александр II, прочитав «Мцыри» в декабре 1840 года в сборнике стихов Лермонтова. Он так никогда и не узнает, что за каждое из этих шести слов Господь в будущем шесть раз отведет от него пулю или осколок гранаты террориста, и только на седьмой раз он будет убит.

В конце июня, проездом за границу, прибыла в Петербург вместе с мужем и маленькой дочерью Варя Лопухина. Навестила Елизавету Алексеевну, у которой в то время гостила Елизавета Верещагина, написавшая дочери в Штутгарт:

«Варинька и Николай Федорович были у нас в Петербурге. Поехала купаться в Апсаль близ Ревеля. Очень худа, слаба. Ребенок, что родила, умер на третий день, а Олинька здорова».

«Лермонтов был в Царском, я послал к нему нарочного, а сам поскакал к ней. Боже мой, как болезненно сжалось мое сердце при ее виде! Бледная, худая, и тени не было прежней Вареньки, только глаза сохранили свой блеск и были такие же ласковые, как и прежде.

– Ну, как вы здесь живете? – спросила она.

– Почему же это вы?

– Потому, что я спрашиваю про двоих.

– Живем, как Бог послал, а думаем и чувствуем, как в старину. Впрочем, другой ответ будет из Царского через два часа.

Это была наша последняя встреча; ни ему, ни мне не суждено было ее больше видеть» (Аким Шан-Гирей).

Встреча Лермонтова и Вареньки длилась недолго. Внешняя вальяжность и внутренняя ничтожность Бахметева бесили Лермонтова, он не выносил его возле Вареньки, новой ее фамилии не признавал, – она навсегда для него осталась Лопухиной. Варенька подвела к нему свою дочь Олю, и – что Михаил Юрьевич пережил в тот момент, что перечувствовал, он, ничего не утаив, рассказал в стихотворении «Ребенку».