Лермонтов. Тоска небывалой весны

Лермонтов был плохим исполнителем мелочных подробностей в обмундировании, поэтому с одного из балов был отправлен под арест за неформенное шитье на воротнике и обшлагах мундира. Но именно здесь, в ротонде, его представили Софье Николаевне Карамзиной – дочери Николая Михайловича Карамзина (1766–1826), историка, литератора, реформатора русского языка. Умная, образованная, знавшая и ценившая русскую и иностранную литературу, Софья Николаевна горячо приветствовала поэзию Лермонтова. «В ней так много правды!» – говорила она.

Очарованный ее приветливостью, особым к нему расположением, поэт читал ей свои стихи, и она говорила друзьям: «Поистине блестящая звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом небосклоне». Мачеха Софьи Николаевны, Екатерина Андреевна Карамзина, также ценила творчество Лермонтова.

У Карамзиных устраивались литературные и танцевальные вечера, домашние спектакли, – здесь была та среда, в которой Лермонтов так нуждался! Здесь он был прост и доступен, и, как вспоминала Панаева-Головачева, «он удивил меня своей живостью и веселостью и нисколько не походил на тех литераторов, с которыми я познакомилась».

Бессмысленные строевые занятия опостылели Михаилу Юрьевичу, он демонстративно стал нарушать установленную форму: треугольную шляпу носил боком, и однажды пришел на развод караула с коротенькой саблей, вызвав гнев великого князя. Тотчас последовало 15 суток ареста! А на другой день у Карамзиных собрались друзья на последнюю репетицию двух французских водевилей, где у Лермонтова были главные роли…

На День рождения Мишеньки Арсеньева поспешила устроить вечер, – тем более что приехал брат Афанасий с семьей.

Сначала причину отсутствия внука от бабушки скрыли: Афанасий сказал, что Миша задержан по службе. Верещагина написала дочери в Штутгарт: «Третьего дня был вечер у Арсеньевой – Мишино рождение. Но его не было, он в Царском Селе, не мог приехать. Нашей почтенной Елизавете Алексеевне сокрушенье – всё думает, что Мишу женят, все ловят. Он ездил в каруселе с Карамзиными. Но это не Катенька Сушкова, эта компания ловит или богатых или чиновных, а Миша для них беден. Что такое 20 тысяч его доходу? Здесь толкуют: сто тысяч – мало. А старуха сокрушается, боится этого бомонда».

Афанасию все же пришлось открыть правду, – Арсеньевой стало дурно. Теперь она уже беспокоилась не о женитьбе внука, а о его здоровье. Поездом поспешила в Царское Село, дрожа всеми жилками, так как очень боялась железной дороги.

11 октября, пробыв под арестом 21 день вместо пятнадцати, Михаил Юрьевич был освобожден. Кузины уже раздули историю, сообщая кузинам в Москву: «Лермонтов совершенно зарвался! Был под арестом!» И Верещагина написала дочери: «Миша Лермонтов сидел под арестом очень долго. Сам виноват. Как ни таили от Елизаветы Алексеевны – должны были сказать. И очень было занемогла, пиявки ставили. Философов довел до сведения великого князя, и его к бабушке выпустили. Шалость непростительная, детская… Зато нарисовал прекрасную картину масляными красками для тебя – вид Кавказских гор и река Терек, и черкесы – очень мила. Отдал для тебя, говоря мне, чтоб я теперь взяла к себе, а то кто-нибудь выпросит и не сберегся нарисовать еще для тебя. Итак, она у меня, довольно большая».

Сидения на гауптвахте никогда не проходили для Лермонтова впустую: он писал, рисовал, поправлял старые рукописи и обдумывал планы новых произведений. Наброски к «Демону», сделанные на Кавказе, огромное впечатление, вынесенное оттуда, проникновение в жизнь и обычаи горских народов, вносились в поэму, преображая ее. Это была уже восьмая по счету редакция.

Для завершения поэмы необходим был отпуск по службе. Лермонтов попросил на год – ему отказали; на 28 дней – отказали; на 14 дней – великий князь и тут отказал. Михаил Юрьевич уже ненавидел службу, решив, во что бы то ни стало выйти в отставку. Но вмешалась бабушка, ее теперь устраивало, что Миша военный: у военных быстрый карьерный рост. Противиться ей он не смел, слишком сильно она любила его, слишком многим он был ей обязан. Пришлось работать ночами.