Лермонтов

В первый момент лакейская стилистика публикации вызывает недоумение: столь густопсовым верноподданническим восторгом побрезговала бы, пожалуй, даже неразборчивая «Северная пчела». Но, вчитавшись, догадываешься, что это – пародия, написанная от лица того самого «презренного раба», который благодаря вмешательству цензуры исчез из лермонтовской «Думы». (При первой ее публикации в 1839 году выброшено двустишие: «Перед опасностью позорно малодушны / И перед властию презренные рабы».)

Больше того. Сходство и в общем тоне, и в подробностях с уже разобранным фрагментом из «Ашик-Кериба» дает некоторые основания предположить, что идея тонкой редакционной дерзости принадлежала Лермонтову; во всяком случае, среди сотрудников «Отечественных записок» он единственный, кто мог бы, не заглядывая в прошлогодние номера «С.-Петербургских ведомостей», сообщить факты, даты, подробности, необходимые автору следующей стилизации:

«Между тем сам Государь, как благий и животворный гений, которому нет преград, нет невозможного, переносится по бурным волнам на берега Кавказского края; там милостивое наградное слово, чудотворное “спасибо” льется из уст царя на закаленные любовью сердца чудо-богатырей наших, верных его воинов, и вот Анапа, Редут-Кале, Кутаис… Гумры, Сардар-Абад, Эчмиадзин, Эриван, Тифлис – принимают своего благодушного владыку… Еще миг – и великий царь великой земли уже несется на казачьем коне среди едва проходимых ущелий и стремнин… Русскому царю легки и открыты все пути: ему нет в народе опасностей… нет в делах его невозможного… На обратном пути Государь Император посещает целебные воды Кавказа, прибывает в Новочеркасск и посреди Донцев… вручает булаву атаману их, возлюбленному сыну своему… октября 28 наш царь уже в белокаменной своей… Где и когда слышали или читали мы что-либо подобное?»

Но отвлечемся и от политики, и от литературы и обратимся к тем событиям в жизни Лермонтова, о которых он ничего не рассказывал своим новым друзьям, – к его отношениям с Лопухиными, и прежде всего с Варварой Александровной.

Регулярная переписка, как мы уже знаем, оборвалась в 1835 году. Весной 1837-го, остановившись по дороге на Кавказ в Москве, Лермонтов зашел-таки на Молчановку, и Мария Александровна обязала его комиссией: прислать, в знак старой дружбы, черкесские туфельки. Едва оказавшись на Водах, Михаил Юрьевич купил сразу шесть пар и тут же соорудил посылку. К посылке следовало приложить письмо – переписка возобновилась.

Следующий шаг к примирению был более решительным. Переведенный под Новгород, Лермонтов, задержавшись на несколько дней в Петербурге, пишет (в феврале 1838 года) очередное послание к Марии Лопухиной. На этот раз – в прежнем, откровенно-доверительном тоне, как будто Варвара Александровна никогда не выходила замуж за «серебряного» господина Бахметева. Дело, конечно, не в тоне. И даже не в содержании: обычный отчет о событиях внешней жизни. Дело в стихах, которые якобы написаны перед отъездом в ссылку, затерялись будто бы в бумагах, а раз нашлись, то, следуя юношеской привычке, он и посылает их своему первому и главному критику. Это – версия. А истина в том, что стихи обращены к Варваре Александровне и представляют собой страстную мольбу о прощении – за неуместность мстительного порыва, за скоропалительность оскорбления, мольбу о прощении и признание пожизненности внушенного ею чувства, которое и любовью-то назвать нельзя, настолько оно – другое:

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

«Варенька-уродинка» мольбу услышала.

Шан-Гирей вспоминает: