Лермонтов

Приспособленный к требованиям цензуры «белодневный» вариант «Демона» завершен 4 декабря 1838 года. В день именин Варвары. В священный для автора день. Может быть, это простое совпадение. А может быть, и нет. Ведь Лермонтов был суеверен и, перекраивая великолепный текст, поспешил завершить уязвлявшую его самолюбие работу в срок, когда можно было, мысленно обратясь за помощью к «подруге юных дней», испросить у ее заступницы, святой Варвары великомученицы, прощение за вынужденный компромисс.

Чтение «Демона» в маленьком салоне императрицы состоялось 8 и 9 февраля 1839 года. Александра Федоровна нашла стихи очаровательными – «а мнение императрицы было законом…».

И вот что характерно. Сообщая Марии Лопухиной о своих успехах в «большом свете», Лермонтов умалчивает о куда более важном: о безоговорочном признании в литературных кругах. Начиная с сентября 1838 года Михаил Юрьевич чуть ли не ежедневно «занят у Карамзиных»: именно здесь, в красной гостиной, 29 октября 1838 года в самом узком – только свои – карамзинском кругу Лермонтов прочитал «Демона». Отныне ни у кого из посетителей красной гостиной не могло быть иного мнения, чем то, какое составила после чтения Софья Николаевна: «Это блестящая звезда, которая восходит на нашем литературном небосклоне, таком тусклом в данный момент».

У большинства мемуаристов, из числа тех, кто бывал у Карамзиных, сохранились, как уже говорилось, самые приятные воспоминания о чаепитиях в красной гостиной. На самом же деле семейного согласия не было и здесь. Вдове историка, Екатерине Андреевне, и не по душе, и не по силам страсть общительности, овладевшая ее детьми. Она уставала. И от счастливой способности падчерицы Софьи «порхать по цветущим верхам мысли», и от чересчур уж пунктуальной преданности младшей дочери Лизы, и от снисходительного полупрезрения, какого не скрывала Екатерина Николаевна, – старшая дочь Карамзиных жила этажом выше и ни разу не соизволила спуститься в красную гостиную.

Впрочем, на дочерей Николай Михайлович никогда и не надеялся, девицы были не в его вкусе: «рисуют, танцуют, бренчат на клавесине» – к суете светской себя готовят. В уединении и бедности передержали. Тихой жизнью в детстве перекормили. Как мотыльки – к свету рвутся. А вот в сыновей Карамзин верил, так верил, что, сглазу не страшась, говорил и ей, матери их, и друзьям: «Если будут живы, то не сделают стыда моей тени и в полях Елисейских». Уберег Бог – все трое живы, здоровы, вот только к делу ни у одного душа не лежит. Из Александра, пожалуй, как в возраст войдет да женится, хозяин получится. А ни Андрею, ни Владимиру, при всей их талантливости, из героев светской хроники не выбиться.

Сравнивала Екатерина Андреевна своего первенца с новым Сонюшкиным «предметом»: ровесники, одногодки, а какая разница! У сына ничего, кроме репутации очень умного человека, а у этого к двадцати четырем годам слава второго Пушкина… Сравнивала и страдала: на ее глазах произошло самое страшное из предательств – кумира из отца сделали, поклоняются ему, дом семейный в кумирню превратили, из Лизы, младшей, жрицу домашнюю вылепили, а сами предают. Каждый день предают. Отец трудом жил, в труде наслаждение находил, а эти, дети, – говорят, говорят, говорят… На разговоры время переводят. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом… А она все ждет и ждет, пока соблаговолят кончить свой слишком длинный «кейф», свое сладкое «ничегонеделанье»…

Лермонтов, конечно, догадывался, что в «ковчеге Арзамаса» – как называли друзья Пушкина этот литературный дом – не совсем благополучно, и все-таки охотно бывал у Карамзиных. Судя по всему, именно здесь впервые и увидела Михаила Юрьевича Мария Алексеевна Щербатова.

Как вспоминает Аким Шан-Гирей, зимой 1839 года Михаил Юрьевич был сильно заинтересован княгиней М.А.Щербатовой. Сам Аким с Марией Алексеевной познакомиться не успел. Но со слов кузена знал, что девятнадцатилетняя вдова хороша так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Долгое время ни о самой княгине, ни об ее отношениях с Лермонтовым мы не знали ничего, кроме сухих биографических данных[39] да краткой записи в дневнике А.И.Тургенева, сделанной в мае 1840 года в Москве, куда княгиня неожиданно почему-то уехала еще в феврале: «Был у княгини Щербатовой. Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».

Теперь, когда Е.Н.Рябов нашел и опубликовал письма М.А.Щербатовой, мы можем прибавить к свидетельству А.И.Тургенева и ее письма. Рассказать подробно об этой сенсационной находке я, конечно, не могу, но выдержки из них все-таки приведу.