Лес пропавших дев

– Сядь, – приказала она.

Я послушно села на пол, осторожно скрестив израненные ноги, выпрямила спину и сложила руки на коленях.

Тонкими, как прутья, пальцами она выдвинула другой ящик комода и достала оттуда серебряную трубку, какие курят обычно знатные люди. Шаманка закурила, и дым заклубился у ее губ, табак будто смягчил и разгладил морщины, которые испещрили ее лицо.

– Каждый год твой отец говорил Мэволь, что заберет ее обратно. Может быть, он и правда приезжал с этой целью, но стоило ему вернуться к работе, как он забывал о ней, опьяненный важностью своей должности. – Она скривила губы: – Его называли величайшим детективом Чосона, но величайшим отцом он не был.

– Еще как был, – возразила я.

– Для тебя, – поправила меня Ногён. – Ты была его любимицей, послушной дочерью, для тебя он старался изо всех сил. Но не для Мэволь.

– Отец оставил Мэволь на Чеджу, потому что вы сказали нам, что, если не позволить ей стать шаманкой, она может умереть! И после того что случилось в лесу, он вам поверил. Но ему пришлось уехать. Он не мог работать в местном продажном полицейском ведомстве, где ему и расследования толком вести не давали. Потому он и принял предложение капитана Ки о повышении. Только так он мог нас защитить, – сказала я. – Но он навещал Мэволь так часто, как только мог. И теперь он пропал именно потому, что вернулся за ней сюда.

Шаманка Ногён внимательно взглянула на меня.

– Ты хочешь знать о том, что произошло в лесу пять лет назад, или будешь спорить с каждым моим словом?

Гнев мой тут же улетучился.

– Хочу, – смущенно пробормотала я, – хочу знать, что тогда случилось.

– Хорошо. – Она пыхнула трубкой несколько раз, как будто пыталась успокоиться. Взгляд Ногён был тверд, но я заметила, как дрожат ее руки. – В тот день Мэволь закатила истерику, ей не хотелось идти в лес. Плохое предчувствие мучило ее, она боялась, что произойдет что-то ужасное.

Шаманка нахмурилась.

– Я тоже когда-то была матерью. Дочь часто устраивала истерики, прямо как Мэволь. Когда она была маленькой, я пугала ее сказками о тигре, который спускается в деревню, чтобы съесть всех непослушных детей.

– А где сейчас ваша дочь? – не удержалась я. Я вообще не знала, что у нее была дочь.

Тень пробежала по лицу шаманки.

– Уехала. Исчезла. Еще тогда, когда я жила в другом месте, – она махнула рукой, словно желала отогнать мое непрошеное любопытство. – Так вот, дочери, чтобы она хорошо себя вела, я рассказывала сказку о тигре, который ест непослушных детей. Дети часто плачут. Не слушаются. В этом нет ничего необычного. Однако твой отец, к сожалению, пугал Мэволь не только сказками. Твой отец был человеком воинственным, для него дисциплина стояла на первом месте. Он наказывал Мэволь за непослушание иначе.

От напряжения у меня заболели все мышцы.

– Как он ее наказывал?

Вместо того чтобы ответить, шаманка сказала:

– И я, и твоя мама очень страдали, глядя, как жестко он вас воспитывает. Он всегда ожидал беспрекословного послушания. Он был безжалостен, Хвани. И Мэволь до сих пор помнит то, что случилось в лесу, как будто это было вчера. Она так и не выбралась из того леса, где он бросил ее, чтобы преподать ей урок. Леса его гнева.

Помню, однажды я не смогла зайти в кабинет отца. Дверь оказалась заперта. Никому нельзя было входить: ни слугам, ни тете, и даже мне это было запрещено. Он вышел оттуда с покрасневшими от слез глазами. Я так испугалась тогда. Отец, бросивший вызов сотням хладнокровных убийц, плакал в одиночестве. В тот день он вернулся после первой поездки на Чеджу, куда отправился навестить Мэволь.

«Его называли величайшим детективом Чосона, – снова зазвучали в моих ушах слова шаманки Ногён, – но величайшим отцом он не был».

Я вернулась в спальню, легла на циновку и закрыла глаза. «Отец это понимал», – подумала я.

Он понимал, что в тот день в лесу совершил ошибку, и пытался ее исправить, но опять потерпел неудачу. А теперь он вообще пропал, а Мэволь все еще злится на него.

Как тяжело на сердце. Я – старшая сестра, я должна была помирить их, чаще писать Мэволь. Письма могли заполнить пропасть между ней и отцом.

Я поняла, что все равно не усну, и встала с циновки. Лучше всего было выйти на веранду, подышать прохладным воздухом, успокоить нервы. У комнаты сестры я остановилась. Внутри горел свет, хотя было уже далеко за полночь. Я наклонилась к обклеенной бумагой двери и прошептала:

– Мэволь-а?

Никто не ответил.

– Мне нужно с тобой поговорить. Ты спишь?

Мэволь опять ничего не ответила, просто просунула под дверь записку: «Нет».

Я уставилась на записку, на меня нахлынули воспоминания. В детстве Мэволь часто писала мне записки, ей постоянно нужна была поддержка старшей сестры. Разговаривать у нас даже тогда получалось плохо, легче было обмениваться письмами.

– Почему не спишь? – прошептала я.

Снова молчание в ответ, но на этот раз я прислушалась и услышала тихий шелест бумаги и постукивание каллиграфической кисти по тушечнице. Еще одна записка под дверью, полная клякс и смазанных чернил. «А вдруг Маска вернется? Спать нельзя!»