Лешкина любовь

— Серега, а Серега! Глянь-ка еще разик на крышу. Такая она у нас получилась… верно-наверно, лучше и не сделаешь!

Устало улыбаясь, тот отвечал:

— А ты как думал? Старались! Были б все доски новые, тогда…

— И так сойдет! — успокаивал Женька своего старшего друга. — Нам с бабой — не протекала бы! Тебе еще кусочек жареного сазана положить?

Сидевший напротив Сереги и Женьки Анисим, усердно расправлявшийся со всеми яствами, подаваемыми на стол, заметил, сытно отдуваясь:

— Течь ни под каким видом не будет! Даже ежели начнется всемирный потоп!

— А петух на карнизе? А? — продолжал Женька, заглядывая Сереге в невеселые глаза. — Такого петуха ни у кого во всей Ермаковке нет! Ну и дед Фома, ну и фокусник! Ловко ж он его смастерил!

А дед Фома все тянул и тянул:

Вкруг огня сидят, как шмели гудят,
Все добро мое поделить хотят…

— Анюта, козочка стройная, — неожиданно обрывая свою грустную песню, закричал Фома, обращаясь к девушке, ставившей на стол противень с румяным яблочным пирогом: — Раскуражились мы тут на славу… Налей старому еще стакашек бражки. Отменная получилась у тебя, Анфиса Андреевна, бражка! А вы присядьте с нами, Анюта, Андреевна! А то ноги-то гудят, чай. Удобрись, Андреевна, спой нам, пусть молодые послушают, какие деды и прадеды их песни знавали. За женский пол предлагаю выпить!

Бабу Фису и Анюту усадили за стол. Анюта — вся такая по-праздничному светлая и звонкая — присела на лавку рядом с братом Санькой.

— Ну, готовы? — спросил строго Фома. — У всех стаканы на взводе? Значит, за хозяйку дома Анфису свет Андреевну и ее помощницу Анюту!

Все дружно выпили. Выпили и мальчишки свой нехмельной квасок, который у бабы Фисы тоже получился на славу.

Пригубила стакан с бражкой и баба Фиса. А потом, подперев кулачком щеку, запела тоненько-тоненько, ровно кудельку между пальцами сучила, и за еле приметную нить эту было боязно: не оборвалась бы она вдруг:

Тут летит орел через двор,
Он ударил крылом об терем,
Подавал свет Дарьюшке добрую весть,
Подавал Степановне добрую весть —
Да что у Ивана-то в доме есть,
Что у Васильевича в доме есть:
На дворе-то стоит конь, как орел,
На коне сидит сам сокол свет Иван,
Господин Иван свет Васильевич…

Вздохнув, баба Фиса стеснительно потупилась, как бы говоря: «Вы уж, деточки мои, не обижайтесь на старуху, пою, что с девических лет знаю».

— Не робь, Андреевна! — ободрил Фома бабу Фису. — Знатная песня!

Его матушка стала спрашивать,
Его сударыня стала спрашивать:
— Куда, дитятко, собираешься?
Куда, милое, снаряжаешься?
— Во дорогу, матушка, во дорогу,
Пожалуй-ка, батюшка, на подмогу.
А мне помощи — сорок понятых,
Еще двух извозчиков удалых,
Еще три каретушки золотых
Да еще двух свахонек молодых!

Когда баба Фиса кончила петь, на миг-другой за столом воцарилось неловкое молчание.

— Чего нахохлились? Не по нраву пришлась старинушка? — возвышая голос, спросил зычно Фома. — Просто вы, сосновы головы, отвыкли от коренных русских песен, вот как я вам напрямки рубану! Отвыкли! Включишь кой раз приемник и такое кошачье мяуканье услышишь… такое мяуканье вместо настоящих песен, что плеваться хочется!

— Так уж и мяуканье? — усмехнулся дерзко Славка. — А хотите, мы вам…

— Валяйте, валяйте! — подзадорил дед парня. — Послушаем соловьев!

Славка поставил на стол локти, раздвигая тарелки с огурцами и жареной рыбой и, обращаясь к Сереге, Анюте и сидевшим рядом с ним десятиклассникам, сказал:

— Морзянку оторвем?.. Все знаете слова?

Анюта кивнула. И посмотрела игриво в сторону Сереги. Но тот не заметил ее взгляда.

Откашлявшись в кулак, Славка приподнято, взмахивая руками, начал:

Поет морзянка за стеной веселым дискантом,
Крутом снега, хоть сотни верст исколеси.

Песню подхватили Анюта и ее сверстники:

Четвертый день пурга качается над Диксоном,
Но только ты об этом лучше песню расспроси.

— Серега, а ты чего? Фугани! — шепотом проговорил Женька. Ему так хотелось, чтобы загрустивший почему-то Серега тоже вплел свой голос в молодую задорную песню.

Серега не ответил. Он лишь положил на плечо Женьки руку, надежную, добрую свою руку.