Леся и Рус

Мне не нужно спрашивать, зачем. Она просто потерялась. Мама умерла, отец — убийца. Кому верить? Кто бы поверил ей? И она спряталась. Состряпала себе липовый диагноз. Лишь бы выжить. Сколько ей тогда было? Семь? Рехнуться можно. И желание убить Воронцова уже не кажется неправильным и неосуществимым. Демоны во мне предвкушающе облизнулись.

— У тебя хорошо получилось, — улыбаюсь я. У нее ведь действительно получилось. Пять лет изображать аутистку — это круче любого артистического мастерства. Высший пилотаж.

— Виктория работала с особенными детками, — поясняет Ксанка, гладя Богдану по волосам. — Наверное, часто брала с собой Богдану.

Дочка кивает.

— Это я нашла тот дом, — продолжает моя Звездочка свой рассказ. —  Я ждала тебя, папа. И ты пришел. Прости, папа, что не сказала раньше.

Да, пришел. С опозданием на пять лет. Пять чертовых лет моя дочь жила в аду, где единственным спасением стал ее страх. Страх быть разоблаченной. Страх не найти меня. Страх умереть.

— Все будет хорошо, Звездочка. Мы всегда будем рядом.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Я не замечаю, как она притихает, убаюканная поглаживаниями Ксанки. Отношу ее в спальню, укладываю и иду в душ. Нужно привести себя в порядок и подумать над тем, что делать дальше.

Но едва я выхожу из душевой кабинки, натыкаюсь на Ксанку. Она стоит у дверей, скрестив на груди руки. Глаза красные после слез.

— Тебе тоже нужно поспать.

Что-то подсказывает мне, что она ночью так и не уснула.

— Обязательно, — соглашается Ксанка. — Но сначала вот.

Протягивает мне лист бумаги.

— Эту записку нашел Корзин после того, как меня арестовали.

— Любопытно.

Пробегаю взглядом написанные красивым почерком строки. Очень похожим на Ксанкин, но точно не ее. Кто-то очень хотел убедить всех, что Ксанка ушла к любовнику. Мужа ее убедить. И судя по всему, ему это удалось, раз он так легко подписал документы. А еще этот кто-то был явно уверен, что Ксанка получит реальный срок и никогда не узнает об этой записке. Неизвестный не учел только одного: меня.

— Я это не писала.

— Я знаю.

Она вскидывает на меня удивленный взгляд.

— Странно, что твой...Корзин не заметил этого.

Очень странно, как и то, что тот, кто писал эту фигню, отмахнулся от особенности Ксанки писать букву «д» петлей вверх. И хоть она в записке встречается всего в одном слове, но написана классически, петлей вниз.

— А ты...

Кажется, я ее удивил.

— А я знаю, что ты совершенно не так пишешь букву «дэ».

— Надо же, — а сейчас она растеряна. — Не думала...

— Что я это знаю?

Кивает.

— Ты писала мне письма в армию, забыла?

Теперь она точно ошарашена. Я никогда не говорил, что читал их. Все до одного. И что эти письма порой даже выжить помогали, когда становилось совсем тошно. А еще они все лежат в сейфе в моем доме в Инсбруке рядом с обручальными кольцами, которые я купил еще в той, прежней жизни, где был фонтан, незабудки и счастье в любимых зеленых глазах.

— Ты их читал...

— Конечно. Кто это написал? — спрашиваю без перехода.

— Олег Леонов, мой компаньон.

Леонов...Задумываюсь, постукивая пальцами по бедру. Знакомая фамилия. Черт, где-то я ее уже слышал. Леонов…Леонов…

 Леонова Ольга Михайловна, тридцать пять лет, мать-одиночка, сыну два года, зовут Ярослав. Отцом в свидетельстве о рождении записан Корзин Сергей.

— Твою мать, — ругаюсь сквозь зубы и тут же ощущаю на себе горячий взгляд.

Вытряхиваю себя из мыслей и смотрю на притихшую у дверей Ксанку. А она неотрывно пялится на меня. Только сейчас соображаю, что стою совершенно голый и все еще мокрый. Крупная капля стекает по виску, вдоль артерии на шее, по груди и вниз...туда, где наливается кровью член. Потому что Ксанка неотрывно следит за стекающей каплей и я горю под ее потемневшим от желания взглядом.

— Защелка, — говорю неожиданно хрипло. Проклятье, я хочу ее до одури. Взять, присвоить, заклеймить. Показать ей, наконец, кому она принадлежит. Подхватить ее под попу, ощутить ее упругость, сжать эти соблазнительные полушария до  тихого стона и позволить Ксанке длинным ногам обвить себя. И уронить на свой вздыбленный член, сжирая ее крик губами, глотая ее стоны, потому что за стенкой спит наша дочь. А потом насаживать ее на себя по самые яйца, которые болезненно сжимаются, когда Ксанка поворачивает защёлку, отсекая нас от внешнего мира.

— Рус, — шепчет, стягивая с себя блузку и распластавшись по двери. — Пожалуйста...коснись себя…

Ее слова точный разряд в член.

— Я хочу… — сглатывает, — хочу...видеть.

— Что ты хочешь видеть, малышка? — спрашиваю, а желание сжать член почти нестерпимое.

Она зажмуривается на мгновение и сейчас так похожа на ту девчонку, что боялась собственных желаний. На ту, что краснела от слова секс и член.

— Трахни себя для меня, — просит, распахнув свои невозможно зелёные глаза.