Лесная Фея

Марата не тревожил и отъезд матери, которую они только что усадили на автобус до Москвы, чтобы она добралась до железнодорожного вокзала, а оттуда – до дома, до места постоянного проживания, куда и он тоже, конечно, вернётся, но через две-три недели, – как только за ним приедет отец.

Нет-нет! Только не подобные пустяки! Всё это не суть важно.

Мальчик был далёк помыслами от подобных мелочей.

Он бредил иной обыденностью!

Он всеми своими думами, всем существом своим тянулся к обретённому накануне, – когда вчерашний жаркий день уже клонился к вечеру, – к только что найденному, но уже немножечко облюбованному ими, тремя "боевыми" товарищами, верными друзьями, тайному месту – отныне там будет располагаться их новая штаб-квартира, убежище, сокрытое от "вражеских" глаз… от чужих и опасных, порой назойливых и до невозможности въедливых глаз!

Марат с нетерпением ожидал оранжевого автобуса за номером 32 с красной полосой вдоль всего кузова, чтобы возвратиться в деревню Устюги: к друзьям и к их новым совместным проказам, шалостям, играм, которыми в течение последней недели они забавлялись беспрестанно, которым они придавались самозабвенно; к мелкой и неширокой, но всё же просторной, неторопливой речушке Дульке; к раскалённому солнцем песчаному пляжу; к ровным кукурузным и подсолнуховым полям; к душным, прелым лесным чащам; к холодным ручьям и к сухим дубравам с неумолчным пронзительным стрекотом мириады кузнечиков, прыгающих в шелестящей под ногами пыльной траве!

Новые тайны и открытия заждались его, соскучились о нём, они нуждались в нём так же, как и он в них!

Чувство смутное, щемящее растравливало, сжимало сердце мальчика: оно призывало его возвратиться как можно скорее, понуждало стремиться снова, вновь обрести полюбившуюся пядь земли, оставленную без присмотра, а оттого – осиротелую, вдовствующую и скорбящую особу, незащищённую, а значит, уязвимую; призывало ступить на пределы, ставшие за эти быстро истекающие летние деньки родными, – слиться с его, как он мнил, личным наделом, таким надёжным и приветливым; заполучить обратно в собственное распоряжение обозримые и скрытые расстоянием или какой преградой просторы дикие, просторы вольные!

2

Стрелки городских часов, что висели на фонарном столбе по ту сторону дороги, приближались к заветному мгновению.

– Что там, Марат, на часах? – спросила бабушка. – Наверное, пора идти на станцию?

– Половина первого, – отозвался внук. – Ещё пятнадцать минут.

– Ну, пойдём, а то, по такому-то пеклу, пока я добреду, – выговорила Авдотья Лукинична.

Марат подхватил две сумки, наполовину заполненные продуктами, поколебался, глядя, как тяжело поднимается бабушка и с густым выдохом начинает движение… и, не утерпев, побежал к дороге.

Авдотья Лукинична вышла из-под высоких тополей и охнула от хлынувшего потока солнечных лучей. Она зажмурилась, а потому не сразу увидела, как внук перебегает дорогу. А когда увидела – перепугалась. Она хотела урезонить его, образумить, крикнув, чтобы он дождался её, и не только пересекал бы проезжую часть под её руководством, но и помог бы дойти ей, но было поздно: Марат уже устраивался на скамейке автобусной станции, куда, разворачиваясь с временной стоянки, направлялся долгожданный и такой знакомый мальчику с раннего детства автобус за номером 32.

– Ох-хо-хо… – Бабушка Авдотья сокрушённо покачала головой и стала выглядывать машины.

Мимо, под аккомпанемент разухабистой музыки, прокатило два обшарпанных "жигулёнка", неся в себе худеньких космачей в пиджаках из неопределённого материала, одетых поверх маек, – рукава были закатаны, блестели значки, цепочки и заклёпки.

Они, вальяжно развалившись, выставив локти в окна, высокомерно плыли мимо.

– Матерь божья, святые угодники! – зашептала Авдотья и быстро перекрестилась. – Это кто ж такие? Прямо несусветь какая-то… Вот уж моду выдумали. Насмотрятся всякого, наслушаются – будто и не наши, будто какое иноземное нашествие… Прости, Господи! – Она снова перекрестилась и, оставив правую руку прижатой к сердцу, осторожно пошла к внучку, который беспечно копошился в сумках.

Температуру на день – на субботу, на 7 августа 1999 года – обещали в 29 градусов, а разогрелось, видимо, за все тридцать, и это – в тени! А сколько на солнце? Подумать страшно! К тому же ночью прошёл короткий, но ливень, – теперь душно.

Но, кому как!

Может, для пожилых людей – это одно сплошное мучение. А для таких бесят, как Марат – веселье, благодать и наслаждение! Что ни говори, а лето выдалось отличное! Самое оно – для купания и загорания. Чему Марат неизменно, день за днём придавался все три минувшие недели пребывания в Устюгах: в начале – под бдительным руководством отца и матери, потом – только матери, так как отец, побыв две недели, уехал, узнав из телеграммы, что его присутствие необходимо на Горьковском автомобильном заводе, где он работал.