Лесная крепость

Сергеев отрицательно покачал головой, стёр кровь с разбитой нижней губы, оглянулся назад, пытаясь разглядеть в темноте дома райцентра, но всё поглотила ночь, и взводный проговорил раздражённо:

– Буквально из рук выскользнул. Больно уж ловким оказался, гад… Как налим.

– Жалко. Кто погиб?

– Одного вы должны знать, он из старичков, Овсяник его фамилия, второй… Второго вы вряд ли знаете, он из последнего пополнения, из военнопленных – тех, что вы освободили в лесу.

– Было такое дело. Как его фамилия?

– Фёдоров.

Конечно, может быть, Чердынцев и вспомнил бы Фёдорова, но времени на воспоминание не было, надо было уходить, лейтенант втянул сквозь зубы морозный воздух, словно бы остужал в себе боль, и выдохнул глухо и печально:

– Жаль…

По одному, шагая след в след, партизаны начали втягиваться в лес. Лес был чёрный, глухой, не видно в нём ни зги. Первым в цепочке шёл Ломоносов, вёл за собою людей, замыкающим – лейтенант Сергеев, перед ним на санках, утопая в снегу, тащили боеприпасы, впереди везли дядю Колю Фабричного, который так и не пришёл в себя. Задача у Ломоносова была сложная – вывести группу на старый след, а там идти будет уже легче.

Через час Ломоносов нашёл утерянную тропу, партизаны повеселели: раз дорога домой найдена, то до самого дома осталось не так уж и далеко, путевая ниточка обязательно приведёт к родным землянкам.

Ещё через час устроили привал с ночлегом – Чердынцев дал людям возможность отдохнуть до утра. Некоторое время он сидел у дяди Коли Фабричного, которого сняли с санок и положили на лапник, слушал, как тот сипит дыряво, с трудом, жалел, что далеко до Нади – Наденька бы живо сообразила, чем можно помочь раненому.

Он склонился к Фабричному – может, тот что-нибудь скажет, попросит воды или курева, но нет, ничего тот не говорил, только сквозь крепко стиснутые зубы наружу просачивался сдавленный стон, да ещё было слышно, как у дяди Коли что-то сильно хрипит внутри, булькает, клокочет, словно бы в нём прорвало какую-то жилу и теперь в дырку выхлестывает, булькая глухо, то ли кровь, то ли вода, то ли ещё что…

В разных концах поляны, которые партизаны облюбовали себе на ночлег, Чердынцев поставил двух дозорных, одного с одной стороны, второго с другой, чтобы их не захватили врасплох, кинул под себя несколько еловых лап и смежил глаза.

Несколько минут он ещё держался, боролся с сонной вялостью, фильтровал звуки, доносившиеся до его уха, пробовал по ним понять, что происходит вокруг и есть ли в ночной жизни леса что-нибудь опасное для партизан, вдыхал щекотный смолистый дух хвои, а потом сдался – не устоял, погрузился в плотный тёмный сон. Устал он очень, потому и не удержался.

Спал провально, будто нырнул в глубокую воду и лёг на дно, ни одного светлого пятна не увидел, очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо.

Схватился за автомат – автомат находился рядом, вспышка тревоги, стремительно возникшая в нём, прошла. Он открыл глаза. Вначале ничего не увидел, потом в угольно-тёмном поле прорезался светлый круг, а посреди его – лицо маленького солдата.

Ломоносов продолжал трясти его.

– Товарищ командир, а, товарищ командир…

Чердынцев пошевелился, ощутил, как остыли, окаменели у него плечи, в мышцы натекла тяжесть.

– Ну? – Лейтенант застонал, в следующее мгновение задавил в себе стон, приподнялся. – Что случилось?

– Дядя Коля Фабричный помер…

Сна как не бывало, вместе со сном стряхнуло и сковавшую мышцы тяжесть, и ознобную боль, рождённую холодом.

– Как помер? – неверяще пробормотал Чердынцев.

– Я посты менял, подошёл к Фабричному проверить, как он, а дядя Коля лежит с открытыми глазами, холодный… Уже остыл.

– Эх, дядя Коля, дядя Коля… – сожалеюще прошептал Чердынцев, больше ничего сказать не смог, все слова словно бы пропали – ни в голове их не было, ни на языке. Лейтенант приподнялся, выбил в кулак застрявший в глотке кашель. – Сколько времени там накрутило?

Ломоносов глянул на дешёвые трофейные часики – очень красивые, – которыми обзавелись все разведчики, но ненадёжные.

– До подъёма ещё ого-го сколько – два часа. Десять раз можно выспаться. Что с дядей Колей делать будем? С телом то есть? – Вид у Ломоносова сделался виноватым, будто он проглядел что-то и упустил Фабричного.

– Повезём в лагерь. Там похороним. На партизанском кладбище.

– Есть похоронить на партизанском кладбище, – коротко, по-военному, будто дело происходило в действующей части, произнёс Ломоносов и исчез.

Чердынцев ощутил, как некая – впрочем, вполне понятная – обида перехлестнула ему глотку, дыхание забила мокреть, он попробовал вспомнить лицо Фабричного и не сумел, хотя видел его всего полтора часа назад, оно неожиданно стёрлось… Какие-то причуды бесовской силы. Если, конечно, такая сила существует, поскольку Чердынцев, как комсомолец, в бесовщину не верил.