Лесная невеста

Выхожу я во чисто поле,
Во широкое раздолье,
Выхожу на луг зеленый,
А на том лугу зелия могучие,
Силы в них видимо-невидимо.
Сорвала я три былинки:
Черную, белую и красную.

Ты разрыв-трава, черный ворон!

Не лети ты, ворон, темным лесом,
Не лети ты, черный, горами крутыми,
А лети на море-окиан, на остров Буян.
Там под морем-окианом, под островом Буяном
Стоит дом медный, ворота железные.
Ты, разрыв-трава, черный ворон!
Когти железные, клюв булатный!
Ты разбей, ворон, ворота железные,
Разломай, черный, двери медные,
Дай дорогу мне ровной скатертью,
Пропусти за Зеленую Межу!
Отвори мне, разрыв-трава, поле чистое,
Отвори мне, черный ворон, дремучий лес,
Отвори туманы синие, горы крутые,
Болота зыбучие, дубравы чистые,
Реки быстрые, озера синие,
Мхи, коренья, всяк лист и всякое ветвие!

– Иди! – Мать обернулась к Зимобору и кивком показала на ворота.

Ворота в пустоту действительно стали воротами куда-то: их окутало легкое зеленоватое сияние, и теперь отсюда нельзя было разглядеть, что творится между столбами. Зимобор и сделал три шага вперед; сильный ветер подул ему навстречу, Зимобор всей кожей ощутил, как расходится на две половины незримая плотная грань, пропуская его, чтобы тут же сомкнуться снова, но не впереди, а позади. Он миновал ее, первый шаг к цели был сделан.

Зеленоватое сияние померкло, вокруг стало почти темно, темнее, чем было на той, человеческой, стороне. Перед собой он увидел поначалу лишь ту же высокую траву и густые заросли бузины. Но и они изменились: трава шелестела под ногами, словно была возмущена вторжением, грозила, упрекала, а из кустов бузины, шевелящихся на ветерке, на Зимобора, казалось, смотрело множество глаз. С каждым шагом он все дальше уходил от безопасного берега, погружался в неведомое.

Вышла луна, вершина горы осветилась. И она стала совсем другой. Священная гора обрела тот облик, который Зимобор мысленно рисовал себе, воображая то, что было до пожара. Первым, что он увидел, был высокий, в два человеческих роста, идол Ярилы. Он был настолько огромен и грозен, что Зимобор невольно поклонился. Ног у идола не было – нижняя часть толстого дубового бревна оставалась необработанной, на ней сохранилась даже кора, и собственно изображение начиналось на уровне груди. Значит, врали слухи, будто у идола имелся позолоченный уд. Зато в руках Ярила держал изогнутый турий рог, действительно обитый позолоченным серебром, – вот оно, надо думать, откуда пошло…

Позади Ярилы выстроились идолы поменьше, а за ними тянулись темные строения – обчины, предназначенные для многолюдных священных пиров. Двери были открыты, с окошек убраны заслонки, внутри шло шумное веселье. Блестел огонь, тянуло дымом, запахом жареного мяса, раздавались голоса. В первые мгновения Зимобор ничего этого не заметил: Навий мир развивается и расширяется по мере того, как к нему приглядываются. Кто там, в обчинах, люди или духи? Если и люди, то не те… Предки? Может быть, духи спящих собираются здесь на свой потусторонний праздник? Из ближайшей двери доносился стройный перезвон гусельных струн, и красивый, старчески тонкий, но еще сильный и уверенный голос умелого певца выводил древние, знакомые Зимобору строки:

…И дает он тугой свой лук князю Дивину,
Подает ему да калену стрелу.
Стал натягивать Дивин лук тугой,
Заревел тот лук, словно лютый зверь.
Переламывал тут Дивин тугой лук надвое,
Да бросал он лук на сыру землю,
Да бросал он калену стрелу да вперед жалом,
А и бросил он стрелу за три версты,
И попал он в тот дуб трехвековый,
В то колечко золоченое!
Разлетался старый дуб да во щепочки!..

Эту песню, одну из множества песен о подвигах внуков Крива, Зимобор много раз слышал в Смолянске, и сейчас ее слова успокоили его. Здешний мир был близок ему по духу, а значит, он найдет в нем дорогу, даже если здесь живут люди не его поколения, а прошлых или будущих…

Он прошел через пустую площадку и еще раз поклонился Яриле.