И каждый раз, когда она смотрела в колодец, в лицо ей веяло ландышем. Острый, пронзительный, холодный аромат, смешанный с запахом свежего снега, казался угрожающим, тревожным. Он словно бы предупреждал: не тронь, мое! И Дивина уходила назад, в избушку на ножках, иногда лишь на полдороге вспомнив о ведре, которое так и стояло возле сруба. А потом темнело, и у нее не было другого занятия, кроме как сидеть при лучине, тянуть бесконечную нитку из кудели и слушать, как за печкой и под лавками шуршат и суетятся то ли мыши, то ли кикиморы. Спасибо, что хоть не выходили. Каждый день, наполненный мыслями о Ледиче, был длинным, как год, но эти дни-годы сливались в один, бесконечно повторяющийся день.
Иногда Дивине становилось страшно. Как знать, сколько она живет здесь на самом деле? На какой срок Лес Праведный заключил ее в это снежное безмолвие? Может быть, в человеческом мире прошел уже век или два и Ледича никакого давно нет, он состарился, поседел, как этот снег, и кости его истлели в земле родового кургана… А она все ждет, ждет, как весна, заключенная в нерушимую крепость снежных туч, пока Перун разобьет тучу молотом, а Ярила разбудит спящую весну поцелуем… У нее теперь в запасе вечность, но на что ей она, если его, ее единственного и сужденного ей, нет рядом?
Однажды утром, прямо на рассвете, ей послышалось, будто за дверями кто-то скулит. Торопливо накинув полушубок, Дивина открыла дверь и вышла на крыльцо. Тихое поскуливание раздавалось совсем рядом. Казалось, где-то тут, в снегу у стены, плачет маленький зверек, замерзший и голодный. Дивина осторожно спустилась по ступенькам, вырубленным в толстом бревне, и действительно увидела в снегу темный комочек. Это был щенок, черненький, с серым брюшком и мягкими висячими ушками. Он барахтался в снегу, пытался вылезти и обиженно скулил.
– Ах ты, горе мое! – изумилась Дивина и поскорее подхватила его на руки. Тельце зверька было довольно упитанным и тяжелым. – Откуда же ты тут взялся?
Она давно не видела собак и не могла представить, откуда щенок появился в зимнем лесу. Принеся его в дом, она вытерла звереныша полотенцем, поскорее раздула огонь в печке и нагрела немного молока в плошке. Щенок тыкался ей в руки влажным черным кожаным носиком, а потом поднял мордочку, и Дивина ахнула. Глаза у зверька оказались невероятного ярко-голубого цвета, как чистое весеннее небо.
А между тем это был, как она скоро разглядела, не щенок, а волчонок, хотя волчатам сейчас совсем не время появляться на свет. Да и как он оказался у ее избушки? На снегу не было ни единого следа, ни звериного, ни человеческого. Дивина вообще не встречала в этом лесу другого зверья, кроме своего медведя, не замечала следов, не слышала волчьего воя. Не мог же детеныш упасть с неба? Но волчонок ничего не говорил, а только вылакал молоко и заснул на коленях у Дивины.
С волчонком ей стало веселее – было с кем возиться. Звереныш пил молоко, ел размоченный хлеб, даже кашу, и Дивине казалось, что за несколько дней он немного подрос. Волчонок был веселым, игривым и понятливым, не кусался, а лишь слегка сжимал ее руку крошечными зубками, и его диковинные голубые глаза сияли, придавая всему облику зверька что-то сказочное. Иной раз ей казалось, что в полутьме от его шкурки исходит легкое золотистое сияние, но она думала, что это отблески горящей лучины.
Дней через пять или шесть Дивина, возвращаясь от родничка, в замешательстве остановилась на опушке. Что-то было не так. Сам воздух на полянке изменился, ходил волнами, постепенно успокаиваясь, – как будто в стоячую воду бросили камень. И на снегу появились следы. Волчьи следы. Причем они появились после ухода Дивины, потому что перекрывали ее след, идущий от крыльца.
Волки? Откуда? Может, волчица пришла за детенышем? Дивина заторопилась, чувствуя, что ее поджидают новости.
Она только взялась за изогнутый березовый сучок, заменявший дверную ручку, как сразу поняла, что в избушке кто-то есть. Чужое присутствие ощущалось буквально кожей – Дивина слишком привыкла к своему нерушимому одиночеству, чтобы не почувствовать перемену. Изнури веяло теплом, и струя дыма выходила из-под приоткрытой заслонки на окошке – а ведь она никогда не оставляла огонь в печи без присмотра.
Перед горящей печкой сидел гость и держал на коленях ее волчонка. Дивина как вошла, так и остановилась на пороге, опустив ведро и не смея шагнуть дальше. Сердце бешено билось – как же она отвыкла от гостей!
И при том это был не человек.