Лесная обитель

Вместе с адъютантами и помощниками командующего они сидели на конях на невысоком холме, наблюдая, как легкая пехота вытягивается в линию у подножия горы; на флангах расположилась конница. Гладкие макушки бронзовых шлемов, копья и броня тускло поблескивали в бледном свете серого утра. От подножия вверх по склонам простирались пастбища, засоренные валунами; участки сухой травы сменялись широкими рядами красно-коричневого папоротника и бледно-лилового вереска. Но в целом о рельефе горы Гравпий судить было трудно, так как склоны были усыпаны толпами вооруженных людей.

– Потому что они не в полном боевом составе, – ответил Тацит. – Если помнишь, император забрал часть людей из всех четырех легионов для участия в Германской кампании, которую он сам возглавляет. И в итоге три тысячи наших лучших солдат прозябают в Германии под издевательский хохот хаттов и сугамбров, и Агриколе придется проявить всю свою хитрость и изобретательность, чтобы залатать дыры в наших рядах. Он оставил легионы перед лагерным валом, чтобы в случае отступления нам было на что опереться; но он надеется, что до этого не дойдет.

– Но ведь император сам приказал наместнику навести порядок в Северной Каледонии, разве нет? – спросил Гай. – Домициан – военный человек. Должен же он понимать…

Тацит улыбнулся, и Гай смутился, вдруг почувствовав себя несмышленым мальчишкой.

– Кое-кто сказал бы, – тихо проговорил Тацит, – что он все понимает, и даже больше. Тит объявил нашего наместника героем империи за его успехи в Британии, и по окончании этой кампании Агриколу отзовут из провинции. Наверное, император считает, что Рим должен иметь только одного славного полководца-победителя.

Гай перевел взгляд на командующего. Агрикола пристально наблюдал за перемещением войск, занимавших боевые позиции; лицо его было напряженно-серьезным. Чешуйчатые пластинки панциря ярко сверкали в свете нарождающегося дня, прядь из конского волоса на гребне шлема чуть развевалась на слабом ветру. Из-под панциря проглядывала белоснежная туника, пурпурный плащ зловеще алел в тусклых проблесках раннего утра.

Несколькими годами позже во время поездки в Рим Гай прочел отрывок из биографии Агриколы в изложении Тацита, где тот описывал день сражения на горе Гравпий. Гай улыбался, читая речи, которые произносились перед боем, – для пущего эффекта Тацит пересказал их напыщенно, с пафосом, в лучших литературных традициях. Выступление командующего они, конечно, слышали все, от слова до слова, а вот напутствия Калгака ветер доносил лишь обрывками, и, разумеется, Гай их понимал гораздо лучше, чем Тацит.

Первым обратился к своим воинам Калган, – во всяком случае, римляне увидели, как перед строем наиболее богато одетых британцев, энергично жестикулируя, расхаживает взад-вперед высокий мужчина с шевелюрой, похожей на хвост черно-бурой лисы; они решили, что это и есть Калган. Его слова, отражаясь от склонов горы, эхом разносились по округе.

– …они захватили всю нашу землю, и за нами только море! – Калгак жестом указал на север, – …эти чудовища продадут в рабство наших детей. Мы должны уничтожить их!

Каледонцы заревели в знак одобрения, заглушая речь своего предводителя, и, когда шум немного стих, Гай, вслушиваясь в слова Калгака, догадался, что он, должно быть, говорит о восстании иценов.

– … в ужасе бежали, когда Боудикка, женщина, подняла против них тринобантов… не рискуют посылать против нас римских солдат! Пусть галлы и наши братья бриганты вспомнят, как предали их римляне, и пусть батавы уйдут от них, как это сделали узипы!

Ряды наемников заволновались – некоторые из них тоже понимали речь Калгака, – но командиры подразделений быстро восстановили порядок. Вождь британцев тем временем продолжал призывать каледонцев к борьбе за свободу.

Варвары толпой двинулись вперед, завывая накую-то песню, размахивая копьями. По телу Гая пробежала дрожь – эта дикая мелодия разбудила в нем далекие воспоминания, которые он даже не сумел бы облечь в слова; он слышал эту песню в детстве – ее пели силуры. Сердце Гая отозвалось болью и страданием; в нем всколыхнулась тщательно скрываемая и подавляемая частичка души, которую он унаследовал от матери. Ведь он видел Мендипские рудники, видел колонны рабов-британцев, которых вели на корабли, чтобы отправить в Рим, где их продавали. Калгак говорил правду.

Мало кто из римлян понимал слова британского вождя, но по тону его было ясно, о чем идет речь. Среди легионеров раздался недовольный ропот. Казалось, они в любую минуту готовы выйти из повиновения, а это грозило вылиться в мятеж. Но Агрикола, вскинув руку, натянул поводья и верхом на белом коне развернулся к солдатам лицом. Офицеры, все, кто был с ним на холме, подъехали ближе, чтобы лучше слышать речь полководца.