Лесная обитель

Взор Гая, застывший в суровом смирении перед неизбежностью смерти, несколько смягчился; в глазах его промелькнуло удивление. На шею ему накинули петлю, и начали стягивать горло, но римлянин продолжал неотрывно смотреть на Эйлан. И прежде чем под ребра ему вонзился меч, глаза Гая остекленели, уставившись в какую-то невидимую точку за пределами реального мира. Когда Гая поволокли на костер, из груди у него фонтаном хлестала кровь.

– Поведай, жрица, какие знамения прочла ты в совершенном нами жертвоприношении?

Эйлан, смотревшая на языки пламени, перевела взгляд на отца, и, хотя она не шелохнулась, Бендейджид невольно сделал шаг назад, ошеломленный выражением ее лица.

– Я вижу, как землю освящает царская кровь, – заговорила Эйлан ровным, бесстрастным голосом. – В этом человеке слились воедино семена Рима и Британии. Вы предали его священному огню, и теперь этим семенам суждено вечно прорастать на нашей земле.

Эйлан глубоко вздохнула. В голове стучало так, что мутнело в глазах, но теперь это было неважно. Главное, что ей страстно хотелось увидеть напоследок, она уже увидела – сияющий гордостью и величием взор Гая. В ушах стоял ужасный шум. Она почувствовала, что погружается в экстаз, хотя не пила снадобья из священных трав, затем услышала зазвеневший над холмом голос, который принадлежал вовсе не ей.

– Слушайте меня, вы, корновы и ордовики, и вы, народы всех племен, ибо в последний раз пророчествует жрица с этого священного холма. Вложите в ножны ваши мечи, о воители, и уберите ваши копья, ибо римские Орлы покинут эту землю лишь через девять поколений. А когда они улетят, здесь останутся те, в чьих жилах смешается их кровь и ваша. Эти люди и защитят страну!

– Ты лжешь! Ты все лжешь! – надтреснутым голосом вскричал Бендейджид. – Ведь ты изменила своему обету!

Эйлан почувствовала, что опустилась в свое тело. Висок разрывался от боли, но она покачала головой.

– Нет, не изменила. Гай был Царем Лета. Ты сам это провозгласил, и значит, моя любовь к нему не грех!

Бендейджид качнулся. Лицо искажено в чудовищной гримасе, как у человека, на глазах которого рушатся все его ценности и идеалы.

– Если то, что ты говоришь, правда, – неистово заорал он, – пусть Великая Богиня подтвердит это знамением, прежде чем я предам тебя заживо огню!

С последними словами архидруида Эйлан ощутила, как голову ее пронзил удар грома. Не выдержав непосильной тяжести, она стала медленно сползать на колени. Отец потянулся к ней, но она все быстрее катилась вниз по какому-то длинному туннелю, все дальше удаляясь от него. Сердце стучало затихающей барабанной дробью, потом внезапно остановилось, и душа ее вырвалась на свободу.

«Значит, Богиня в конце концов сразила меня, – с удивительной ясностью размышляла Эйлан. – Но не в гневе, а в милосердии!»

Далеко внизу она видела людей, склонившихся над ее бездыханным телом. Такой конец был уготован ей с тех самых пор, как она отдалась Гаю, но она все оттягивала и оттягивала свою смерть, чтобы успеть возвести мост между своим и его народами. Два друида поддерживали ее отца, не давая ему упасть. Он все еще что-то кричал, но люди с испуганными лицами поворачивались к нему спиной и разбегались с холма.

Эйлан увидела, как жрецы подняли плоть, недавно покинутую ею, и понесли на погребальный костер, где уже догорало тело Гая. Она отвернулась. Свет пламени был ничто по сравнению с распахнувшимся перед ней манящим сиянием, которое блистало ярче, чем огонь и лучезарная прелесть луны.

ЭПИЛОГ Рассказывает Кейлин

Я прибыла в Лесную обитель вечером следующего дня. Костры Самейна уже отпылали – один пепел остался. Потребовалось некоторое время, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог бы вразумительно поведать о случившемся. Миллин нигде не было – некоторые полагали, что она погибла, пытаясь заслонить собой Эйлан. Эйлид убили в драке, которая разыгралась сразу же после жертвоприношений. Дида тоже была мертва; она лежала у алтаря – очевидно, покончила с собой.

Расспрашивать Бендейджида было бесполезно. За ним ухаживали два друида; остальные жрецы разбежались кто куда. Благодарение богам, что их примеру последовали и воины, явившиеся на празднество. Однако народ, не покинувший святилище, льнул ко мне, послушно исполняя все распоряжения, ибо из всех оставшихся в живых людей я в их глазах была единственной, кто мог заменить в данный момент Верховную Жрицу.

Я начала наводить порядок в Вернеметоне, хладнокровно отдавая указания, сама удивляясь своему спокойствию. Я не смела предаваться горю, ибо оно было безгранично. И все же во всей этой трагедии нужно было найти какой-то смысл – люди не должны жить и умирать напрасно.