Лесная обитель

– А что я могла сделать? – резко отозвалась Кейлин, по-прежнему не отрывая взгляда от мерцающих угольков, словно они были для нее спасительной нитью жизни. – Я… я с плачем кинулась бежать… Я рыдала так долго. Мне казалось, будто я растворилась в своих слезах. Все мое существо было наполнено ужасом и омерзением… Мне трудно об этом говорить. Но кому я могла пожаловаться, ному я была нужна? – Она надолго замолчала. – Я и сейчас, словно наяву, ощущаю запах, стоявший в той хижине, – зловонный запах испражнений, гнилых водорослей и папоротника; помню, как он повалил меня на эту мерзость. Я скулила, как собачонка, не понимая, чего он хочет. Я ведь была еще совсем ребенком. С тех пор я не выношу запаха моря и папоротника, – добавила жрица.

– Кто-нибудь узнал об этом? Его наказали? – спросила Эйлан. – Мой отец, наверное, убил бы того, кто посмел бы прикоснуться ко мне.

Высказав вслух то, что долгие годы терзало ей душу, Кейлин почувствовала облегчение. Она прерывисто вздохнула.

– Я росла среди варваров, но надругательство над женщиной, тем более над ребенком, в нашем племени считалось преступлением. Если бы я пожаловалась на насильника, его посадили бы в клетку, а потом сожгли бы на медленном огне. Ему было известно, какое наказание его ожидает, и поэтому он пригрозил мне, чтобы я молчала. Но ничего этого я не знала тогда. – Теперь Кейлин говорила как-то отрешенно, словно рассказывала не о себе. – А год спустя я встретила Лианнон. Ей бы и в голову не пришло, что такая маленькая девочка, какой я тогда была, уже не девственница. А когда я узнала ее ближе, поверила в ее доброту, было уже поздно открывать свою тайну. Я боялась, что меня отправят обратно домой. Так что видишь, никакой святости и божественности во мне нет, все это обман, – безжалостно заключила Кейлин. – Если бы Лианнон знала, что со мной произошло, я никогда не стала бы жрицей, но я сделала так, чтобы она ничего не узнала. – Кейлин отвернулась. Воцарилась тишина. Она длилась лишь мгновение, но жрице показалось, будто прошла целая вечность.

– Посмотри на меня…

Как бы помимо своей воли Кейлин перевела взгляд на девушку. Одна половина лица Эйлан сияла лучезарностью Великой Богини, другая была скрыта тенью.

– Я верю в тебя, – серьезно сказала девушка. Кейлин судорожно вздохнула, на глаза навернулись слезы, и черты Эйлан потонули в прозрачной пелене.

– Я живу только потому, что верю: Великая Богиня не держит на меня зла, – снова заговорила жрица. – К тому времени, когда я поняла, что совершила великий грех, я уже стала послушницей. Но никаких дурных знамений не было. Когда меня посвятили в жрицы, я думала, меня поразит гром небесный, но и этого не случилось. Тогда в мою душу закрались сомнения: существуют ли боги вообще, а если все-таки они есть, то их, должно быть, не интересуют деяния простых смертных.

– А может, они просто гораздо милосерднее, чем люди, – добавила Эйлан и тут же зажмурилась, как бы изумляясь своему безрассудному высказыванию. Прежде ей и в голову не приходило усомниться в мудрости таких людей, как ее отец и дедушка. – Почему вы покинули башню на берегу моря? – спросила она через некоторое время.

Кейлин, погруженная в воспоминания, вздрогнула от неожиданности, затем ответила:

– Потому что римляне разрушили святилище на острове Мона. Ты об этом слышала?

– Мой дедушка – он бард – знает сказание про те события. Но ведь это же случилось очень давно, еще до твоего рождения…

– Не совсем, – рассмеялась Кейлин. – Я была тогда ребенком. Если бы Лианнон не находилась в то время в Эриу, в стране, которую вы называете Гибернией, она бы тоже погибла. В течение нескольких лет после трагедии на острове Мона друиды Британии, оставшиеся в живых, залечивали собственные раны, и им некогда было думать о жрицах. Потом архидруид заключил с римлянами нечто вроде договора, согласно которому оставшимся в живых жрицам было позволено жить в святилище на земле, завоеванной римлянами.

– Договор с римлянами! – вскричала Эйлан. – Но ведь именно римляне убили жриц!

– Не убили, только надругались, – зло проговорила Кейлин. – Жрицы с острова Мона выносили детей, которыми наградили их римляне, а потом покончили с собой. Дети были отданы на воспитание в семьи верных британцев, в такие, как ваша.

– Синрик! – воскликнула Эйлан; теперь ей стало ясно, откуда взялся ее молочный брат. – Вот почему он так ненавидит римлян и всегда просит, чтобы спели сказание о событиях на острове Мона, хотя это случилось очень давно. А когда я спрашивала об этом, мне тут же приказывали замолчать!