Лесная свадьба

Одни откровенно не верили в эту затею и говорили: «Коммунист Миклай хочет разбогатеть на наших денежках». Других пугало само слово кооператив, непонятное, неслыханное. «Будь что будет! — отмахивались третьи. — Поживем — увидим». Но были и такие, кому идея эта пришлась по душе.

7

И вот однажды вечером засветился в окнах школы, стоявшей в низине за деревней, огонек керосиновой лампы. Руководил школой издавна Павел Дмитриевич, сын местного попа — отца Дмитрия. Два других учителя менялись почти каждый год, и имена их сразу же забывались. А этот сел здесь накрепко. Обзавелся семьей. Зимой ребят учит, летом работает на своем огороде — держит пчел. Никуда не ходит, и к нему никто ни ногой, разве только если медку кто-то купить надумает. Даже в церкви у отца его не видно. Сам по себе живет. Преподает по старинке. Правда, в последнее время уже не ставит ребят «на колено», не хлопает по головам длинной и жесткой деревянной линейкой.

На огонек собираются люди. И не только из Лапкесолы. Те, кто пришел пораньше, курят в коридоре, переговариваются:

— Осып, у тебя табачок хороший, нет? — говорит Эмен мужику из Яктерйымала. Они старые знакомые, вместе воевали еще в царской армии, были ранены и в одно и то же время вернулись домой. Но как-то, замученные заботами, не находили времени встречаться, чтоб поговорить, вспомнить былое. До того ли крестьянину…

Осып протягивает старому другу свой холщовый кисет.

— Э-э, у тебя тоже самосад, — с иронией говорит Эмен. — А я-то думал, ты побогаче…

— Погоди, вот начнем торговать — папироски курить будем, — смеется тот.

— Что ты говоришь? Мы — торговать? — удивляется Эмен притворно.

— Так ведь мы для того и собрались здесь. Эх ты, темнота, — объясняет Осып.

Когда собравшиеся утихли, в центр вышли военком, Антонов и Миклай. И вновь повели разговор об организации кооператива.

— Так мы и торговать-то не умеем, — послышался чей-то несмелый голос. — Дешево продать — дохода не будет. А без него что за торговля? Вот взять татарина Абдуллу- Саламатина: сколько он ходит по деревням, сколько торгует, а семья его все равно голодает…

— Дело не в доходах. И вы это скоро поймете. Сейчас нам надо выбрать надежных людей, которые наладили бы торговлю. А если затруднения будут, я думаю, нам поможет учитель. Так ведь, Павел Дмитрич? — и Антонов глянул на писавшего что-то за столом учителя.

— Нет, нет, мне некогда, — скороговоркой промолвил тот и снова уткнулся в бумаги, почеркивая в них что-то карандашом.

…А когда пропели последние петухи, когда заря осветила вершину холма Чак-Чора, когда женщины проводили в стадо коров и пастух прокричал уже, щелкнув кнутом, «Выгоняйте овец», в Лапкесоле появился кооператив «Заря», руководить которым поручили Миклаю и молодому парню из бедняцкой семьи — Шапп.

В старом общественном амбаре, что неподалеку от церкви, закипела работа. Здесь будет магазин кооператива Лапкесолы. Стучат топоры, свистят рубанки, звенят пилы. Бегают среди плотников, совсем сбившись с ног, Миклай и Шапи. Забот у них много. Магазин должен быть не хуже, чем у Миконора Кавырли.

До обеда еще далеко, а церковный сторож вдруг забил в колокола. «Что это?» — всполошился Миклай и выглянул на улицу. Плотники тоже оставили работу.

К церкви потянулся народ. Забегавшись, Миклай совсем забыл, что на сегодня назначен молебен. И вот уже с иконами валит по улице толпа. Далеко слышен густой бас попа, блестят медные оклады икон в руках церковного причта, сзади идут старики, женщины. В руках у них свертки с припасами. Все в праздничных одеждах. А позади, на телеге, запряженной в пару лошадей, едет Онтон Микале. Рядом с ним низенький и плотный, как годовалый бычок, Мирон Элексан. Их только вчера выпустили из кутузки. В телеге что-то лежит, прикрытое рядном.

Плотники провожают толпу взглядами, сняв картузы. Только Миклай не снял.

— Темный народ, — как бы сам себе говорит он, вздыхая: — Хлеба последний кусок — и тот попу несут.

Чуть дальше, в настежь открытых дверях лавки, стоит и мелко-мелко крестит рыжую бороду, будто блох ловит, Миконор Кавырля. Рядом лежит его черная псина: шерсть гладкая, блестящая, брюхо раздуто, будто вот-вот лопнет…

С пением толпа вышла в поле и направилась к березовой рощице, где с утра уже горит костер, в большом котле варится кулеш. Мясо давно уже упрело, и от костра волнами плывет по роще вкусный запах. На белых холстинах грудами лежат пироги, овсяные блины, ватрушки и другая снедь. Тут же брага, пиво, бутылки с самогонкой. Чуть дальше стоят лукошки, доверху наполненные зерном: рожь, ячмень, гречиха, овес…

А люди поют и поют, вымаливая у бога дождя. Только слышит ли бог? Ну, об этом знает, наверное, поп..

И вот уже съедено все принесенное, выпита самогонка и брага. Вылиты на землю остатки пива и кваса — обратно ничего нельзя нести! И Онтон Микале уже шепчет своему сыну:

— Япык, собери зерно в мешок и отправь его в амбар отца Дмитрия.

К вечеру, забрав пустую посуду, возвращаются люди домой. Онтон Микале — последний. Дойдя до деревни, он, как всегда в праздники, затянул свою нескончаемую песню: