Лесная свадьба

В это время Миклай с военкомом Мироновым шли на лыжах через леса, поля, обходя деревни и людные дороги. Утром, еще до рассвета, добрались они до первой деревеньки — Памашъял. Но и здесь, в лесной глуши, слышны были тревожные голоса, мелькали какие-то тени. Стало ясно: волнения расплеснулись по всей округе, заходить в деревни нельзя! Куда же теперь? Без еды, без огня, без оружия…

Ближе к полудню, уже в Нурдинском лесу, уставшие, в поту, привалясь к дереву, стали держать совет.

— На лыжах далеко не уйдем, замерзнем в лесу.

— Да, до города вряд ли добраться, — подтвердил Миклай.

— Нужно пробираться в Озерки. Там есть телефон.

— Если только и там не поднялись…

— Ничего, начальник почты свой человек, — уверенно сказал Миронов. — Пробьемся.

Да, действительно, волисполком, конечно же, разгромлен, и связаться с городом или с Казанью можно только через Озерки. А туда еще тридцать километров пути…

Три дня шумит не смолкая, как злой ветер, мужицкая вольница. Три дня гуляют по селам злоба и смерть. Уже убиты восемь ни в чем не повинных людей. В Кужмаре убитых сбросили в яму за кладбищем, привалили смерзшимися комками земли, снегом, а двоих оставили посреди улицы — вот так надо поступать с коммунистами! Эти двое были — предволисполкома Антонов и еще какой-то неизвестный русский, только-только приехавший из Звенигова. Их схватили сонных, прямо с постели, разутых и раздетых выволокли на улицу. И сейчас их трупы — черные, обожженные морозом — вмерзли в истоптанный снег у крыльца волисполкома… Около топчутся люди, ругаются, кричат, машут руками… и отводят глаза, когда нечаянно глянут вдруг на мертвых.

Неожиданно все затихли. К волисполкому, спотыкаясь, наступая на полы длинных тулупов, бежали, размахивая руками и что-то крича, два сторожа, что стояли на разъезде за околицей.

— Едут! Солдаты едут!

— Со стороны Мушмары… За ними обоз!..

Все застыли. А потом вдруг спохватились, забегали. Местные кинулись по домам. Жители других деревень спешно отвязывали лошадей, крича на них и нахлестывая вожжами, запрыгивали на ходу в сани и разворачивались широкой дугой, чтобы с ходу выехать на другой конец деревни. Но было уже поздно. Краснозвездные всадники уже мчались мимо них, обходя и заворачивая подводы, закручивая это всеобщее движение в спираль перед крыльцом волисполкома.

Тут же подлетели санки. Из них выскочили военком и Миклай, потемневшие, измученные, с шелушащейся, обожженной на щеках морозом кожей, но возбужденные, с лихорадочно блестевшими глазами. Это они позвонили из Озерков в Казань, дождались отряда и привели его сюда. Увидев убитых, остановились, сняли шапки. В одном из них узнали Антонова.

— За власть Советов… — тихо сказал Миклай, и кулаки его сжались: много друзей пришлось ему похоронить, и вот еще…

Солдаты загнали задержанных во двор волисполкома. Расставили за деревней посты: теперь никто не войдет в деревню и не выйдет из нее без пропуска. Начал работать осиротевший волисполком. Да только работа его теперь не такая, как прежде… Кргори Миклай и военком Миронов поочередно, одного за другим, впускают задержанных. Командир отряда ведет допрос. После допроса кого-то отпускают, кого-то запирают в кутузку здесь же, при волисполкоме. Арестованные смотрят растерянно, иногда умоляют Миклая с Капитоном:

— Вы же свои люди, деревенские — пожалейте…

Но те только жестко смотрят им в глаза и сжимают зубы — кровь за кровь!

Когда всех задержанных у волисполкома проверили, солдаты пошли по деревням, разыскивая и приводя зачинщиков. В Лапкесоле солдат водила по домам жена Миклая, указывала подстрекателей. За эти три дня ей много пришлось пережить, много передумать, и делала она это по своей воле и в убежденности, что так и нужно поступать с теми, кто не дает людям жить в мире и покое. Однако Онтон Микале, Мирон Элексан и Ош Онисим сумели-таки улизнуть. Доказали, что сами они никого не тронули, а в Кужмаре вообще не были — еще до этого уехали в гости к родным и оставались там до самых последних дней.

Неделю шло следствие. Всех причастных к убийствам выявили, узнали, кто, когда, чем и как ударил, почему это сделал. Их же заставили собрать тела всех убитых.

— Товарищ военком, — приказал комиссар казанского отряда. — Возьмешь тела Антонова и рабочего коммуниста и поедешь в Звенигово. Похороните там со всеми почестями. Мы здесь похороним остальных.

В тот день потеплело, солнце засияло совсем по-весеннему ярко и молодо. Высокое небо дышало такой пронзительной свежестью, так блистал разноцветными искрами наст, что некуда было спрятать глаза, и они слезились радужным сиянием на ресницах, изнемогая от обилия света. И только внизу, на желтом отвале земли, на темном четырехугольнике могилы, отдыхал взор. Рядком лежали свежие сосновые гробы, остро пахнущие смолой и стружкой. Стояли понурив головы люди, дальше — строй солдат с кавалерийскими карабинами, отсверкивающими металлом.

Вперед вышел комиссар, снял шапку с красной звездой, кашлянул и тяжело, раздельно, слово за словом, начал говорить: