Лесник

— Очень, дедушка, — ответил Гастон с глазами, полными слез.

— Хочешь разделить со мной свое горе, дитя?

— Для этого только я и прискакал сюда, дедушка.

— Как! Ты все эти двести миль…

— Летел сломя голову, чтобы все рассказать вам.

— А… король что?

— Король! — вскричал он с горечью. — Король — могущественный властелин, дедушка!

— Надолго ты ко мне теперь?

— Вы сами решите это.

— Если так, то я не скоро выпущу тебя из Торменара.

— Кто знает? — пробормотал Гастон задумчиво.

— Правда, король, твой отец…

— У меня нет больше отца, кроме вас, герцог.

— Боже! Разве король скончался?

— Успокойтесь, здоровье его величества отменное.

— Тогда твои слова для меня загадка, дитя мое, и я отказываюсь понять их.

— Я объясню, не беспокойтесь, но прежде чем приступить к объяснению, я желал бы видеть здесь достойного пастыря…

— Он в отсутствии, дитя мое, — перебил герцог, — уже месяц как отец Санчес уехал от меня, — вероятно, ты говоришь о нем?

— Разумеется, о нем, о вашем старом друге, единственном, который оставался верен нашему семейству.

— Увы! Отец Санчес уже с месяц в Мадриде, куда внезапно был призван делами величайшей важности, как, по крайней мере, сказал он мне перед отъездом из замка. Удивительно, что ты не видел его при дворе.

— И меня это удивляет, дедушка, — обычно по приезде в Мадрид он первым делом навещал меня. Вероятно, что-нибудь помешало ему… Но так как отец Санчес в отсутствии, то я выскажу все только вам, дедушка.

— Говори, дитя, я слушаю.

— Прежде всего, надо вам сказать, что в течение уже нескольких месяцев я замечал странную перемену в обращении короля со мной; его величество все еще был милостив ко мне, но не так сердечен, не так откровенен. Когда являлся во дворец, я замечал в нем что-то натянутое, неестественное, чего никогда прежде не бывало! Мало-помалу его обращение со мной превратилось в холодное, сухое и надменное, не раз мне даже возбранялся вход к королю и я уезжал из дворца, так и не повидав его величества.

— О, это действительно странно! — пробормотал герцог, нахмурив брови.

— Это еще ничего, — продолжал молодой человек с горькой усмешкой, — мне суждено было вынести оскорбления и посильнее. Придворные, по свойственному им обычаю соображаясь с настроением духа короля, стали принимать в разговоре со мной тон, который мне очень не нравился, они шептались между собой или понижали голос при моем появлении; если бы смели, они просто повернулись бы ко мне спиной. Я молча страдал от этих глупых нападок, выжидая прямого оскорбления, за которое мог бы достойно отомстить. Прав ли я был?

— Прав, дитя мое, ты поступал как человек благородный и храбрый… Я предчувствую, как все это должно было кончится.

— Напротив, дедушка, вы и подозревать не можете, — возразил Гастон с нервным смехом. — О! Моя месть была великолепна, даже блистательнее, чем я мог надеяться!

— Продолжай, дитя, я слушаю.

— В это время при дворе стали поговаривать о женитьбе короля. Смутные вначале, слухи становились все определеннее.

— О женитьбе короля? — вскричал герцог с прискорбным изумлением. — Так король женится?!

— Да, теперь об этом объявлено официально, его величество вступает в брак с принцессой, олицетворением совершенства, как говорят. Да нам-то какое дело!

— Это правда, — прошептал герцог, стиснув зубы, тогда как презрительная улыбка мелькнула на его побледневших губах, — продолжай, мой мальчик.

— Однажды утром, — заговорил опять Гастон, — ко мне явился королевский камердинер с извещением, что король требует меня к себе. Я немедленно сел на лошадь и отправился в Эскуриал. Его величество ждал меня в своей молельне, с бледным лицом и глазами, красными от слез или от бессонной ночи. Камердинера он отослал движением руки и знаком подозвал меня к себе. Я повиновался. Заметив, что я держу шляпу в руке, король сказал сухо: «Наденьте шляпу, вы испанский гранд». — «Если как гранд я имею право стоять перед королем в шляпе, то долг велит мне слушать отца с обнаженной и склоненной головой». — «Хорошо, сын мой».

Король отвернулся, — продолжал Гастон, — и спустя минуту заговорил опять: «Я призвал вас по весьма важному делу, которое не терпит отлагательства».

Никогда еще король не говорил со мной так холодно! У меня дрогнуло сердце, но я ничего не ответил. Видя, что я молчу, он продолжал тоном человека, который спешит исполнить то, что в душе находит достойным порицания.

«Польза государства требует, чтобы я вступил в брак; вероятно, вы уже слышали об этом?»

Я только наклонил голову.

«Бракосочетание должно вскоре совершится, и я вынужден временно удалить вас от двора». — «Это изгнание, ваше величество?» — спросил я. — «Нет, — с живостью возразил король, — это мера осторожности, диктуемая политикой. Предоставляю вам самому выбрать место вашего пребывания, только не в Бискайе, у вашего деда…»

— Король сказал это? — вскричал герцог.

— Разумеется, раз я повторяю его слова!

— Правда, прости мне, мой мальчик!