Лесное море

— У меня этот империализм в искалеченных деснах сидит. И японцы тогда не зубы мне вырвали, они вырвали все мои прежние понятия о жизни, о человеке, веру мою! Дай мне самое трудное, но чтобы оно было как евангелие! Чтобы было священно и не допускало ни тени сомнения! А если это невозможно, так буду я жить своей повседневностью, своей собственной «техникой» и силой, как всякая живая тварь здесь в тайге…

Они уже забыли, с чего начался спор, забыли, что они не одни. Китайцы, не понимая чужого языка, сидели как сфинксы. Казалось, они спят с открытыми глазами и видят какие-то свои китайские сны. И только из вежливости они не встали из-за стола, сидели и курили свои трубочки с чубуками, тонкими и длинными, как клювы куликов. Их неподвижные черные глаза смотрели куда-то в пространство. Они, кажется, понимали, как обманчива эта «полная справедливость», пресловутая «соломенная избушка, в которой можно переночевать, но невозможно жить…»

— Голова у меня кругом идет, — тихонько пожаловалась Лиза. — Витек, а ты разбираешься во всем этом?

— Как когда. Думать надо.

Дискуссия разгоралась не на шутку, все время уклоняясь в сторону. Трудно было уже уловить главное…

А за окном шумела вьюга. Звенели стекла при каждом порыве ветра, метался огонек лампы. В глубоких, законопаченных мхом швах между бревнами плясали тени, и казалось, будто стены выпячиваются, вся комната вертится, и несут ее бурны волны в иссеченный вихрем ледяной мрак.

— Будет тебе, Александр Саввич, — сказал Коропка, не глядя на Багорного.

Багорный поднялся и, сунув под мышки костыли, наклонил к сидящим хмурое, застывшее лицо с изувеченной щекой. Костыль под левой рукой зацепил и оттянул ворот кожаной куртки, открыв то, что было под ней. Все засмотрелись на ленточку, красную полоску, на конце которой застывшей золотой каплей блестела звезда. В своем кожаном костюме, как в латах, стоял перед ними Багорный, несгибаемый боец. Величие свершенных деяний стояло за ним, и тени павших, расстрелянных, сожженных, как Лазо и жена самого Багорного, отдавшая жизнь за Кантонскую коммуну. Все это вспомнилось людям, смотревшим на него и на его причудливую тень на стене.

Все уже стали подниматься, как вдруг Алсуфьев крикнул:

— Так не уходят. Смирно!

Все окаменели от неожиданности.

Безмятежный лик повелителя глядел на них словно с большого расстояния, овеянный грустью.

— Послушай, Павел…

— Молчать!

Все стояли, не зная, что делать. На склоненной голове Алсуфьева матово блестела лысина, обрамленная по краям седоватыми вихрами. Губы его шевелились, беззвучно шепча молитву.

— Благодарю.

Взглядом широко раскрытых пустых глаз обвел присутствующих.

— Можете идти. Разумеется, до вторника.

И насупился, в задумчивости разглаживая что-то на груди — уж не воображаемые ли складки парадной одежды? Наверно, он ощущал их под пальцами.

И Виктору даже почудилось, будто на Алсуфьеве не ватник, а величественно ниспадающая тога.

— Во вторник хочу услышать ваши окончательные предложения и видеть вас осененными чистым светом, che lume fia tra il vero e lintelleto![20] Торопитесь же, так как мне это может надоесть. Помните, что в моих руках двадцать миллиардов калорий. В моей власти вся энергия земли и солнца. Я могу ее вам дать, а могу и покончить со всем!

Он поднял руку, словно хватаясь за какой-то рычаг у себя над головой.

— Дрожите, а? Успокойтесь, я только вас пугнул, чтобы вы знали, чья здесь власть. Конечно, Резерфорд первый, но…

Подозрительно оглядел всех. Подождал, не возразят ли, что Резерфорд… Нет, не возразили.

— Ну так вот. В лабораторных исследованиях он первый. Но кто расщепил атом практическим способом? Скажите беспристрастно. Ведь кто-то должен же был всё это сделать доступным?

Тяжело было видеть, как он бьется в когтях гордости и страха.

— Ну, конечно, ты, — сказала Лиза, чуть не плача. — Никто в этом не сомневается. Это замечательное открытие.

— А профессор Мейнемер? Вы можете это подтвердить, коллега?

— Могу, — заверил его Коропка.

Ветер ударил в стекла, за окном словно кто-то тяжело шлепнулся на землю и вздохнул.

Коропка шепнул Виктору:

— Нечего тут ждать, бери его под мышки.

Но вдруг Алсуфьев выпрямился и сказал уже обычным тоном:

— Кончаем, господа. Следующее заседание Конвента Земли состоится на полюсе, в башне «Се», названной так в честь церия. Этаж сто четвертый. Лифт работает.

ЛЕТОПИСЬ ЦАРСТВА ЧЖУ

— Значит, завтра? — спросила Тао.

— Завтра.

— И Мо Туань едет с одним только Чжи Шэном?

— Этого достаточно. Все устроит Тощий Шунь.

В расселине, окруженной палисадом и заменявшей хлев, было полутемно. Тао убирала навоз, согнувшись, и лица ее Виктору не было видно.

— А что он за человек, этот Тощий Шунь?

— Что за человек? — переспросил Виктор, недоумевая, почему Тао это спрашивает.