Лесное море

Он мчался вперед, как человек, который вырвался на волю и спешит в родные места.

Очнулся от мыслей, только когда путь ему преградило болото. Здесь ручей вливался в котловинку, занесенную илом. Противоположный берег был черный и вязкий — его уже осеняла тенью лесная чаща, а ближний, засыпанный галькой, поблескивал, как рыбья чешуя.

Идя вдоль этого берега, Виктор взобрался на горку между обрывом и ручьем. Желтая маньчжурская береза, склоненная над водой, была окружена высокими белесоватыми зарослями багульника, а по всему склону обрыва, неожиданно крутому в этом месте, вился дикий виноград.

Первым намерением Виктора было срезать кусок лозы, привязать ею к рюкзаку убитого глухаря, поданного ему Ягой, и продолжать путь. Но, поглядев на солнце, уже близкое к закату, он решил, что идти дальше не стоит.

Здесь его догнал Алсуфьев.

— Чего ты так бежишь от меня, скажи на милость? Уж и пошутить нельзя…

— Спасибо за такие шутки!

— Брось! Неужели ты серьезно подумал, что я отниму у тебя ружье?

Виктор молчал и копал ножом ямку.

— Право, ты еще совсем ребенок… Ну, пошли, час поздний.

— Потому я и сделал остановку. Место удобное, переночую здесь, а завтра вернусь к Третьему Ю.

— Но в этом нет никакого смысла.

— А какой смысл блуждать, не зная дороги? Вы торопитесь — это понятно: не хотите встретиться с Ю. Ну а я…

— Постой, что ты мелешь? Какая у меня может быть причина избегать Ю?

— Простите, Павел Львович… но я хорошо знаком с Люй Цинем. И у Третьего Ю мы как-то ночевали с отцом.

Алсуфьев смутился. Понял, что Виктору известно, кто был закопан в землю на Тигровой тропе.

Он вдруг как-то растерялся. Виктор это видел, но не хотел его щадить, говоря себе, что «таких надо крепко бить по голове». Ломая сухие сучья для костра, он сказал грубо:

— Ну а мне спешить некуда. Предпочитаю пожить в фанзе и дождаться Ю.

Он развел костер и ушел за хворостом, а когда вернулся с охапкой, Алсуфьев сидел у огня и курил трубку. Выражение лица у него было тревожное, как у человека, попавшего в затруднительное положение: ведь если Виктор действительно вернется в фанзу, он останется здесь один, безоружный — даже ножа у него нет. А пойти с Виктором — значит встретиться лицом к лицу с Ю. И неизвестно, как тот поведет себя. Может, деликатно обойдет молчанием щекотливую старую историю, а может, и попросту выпроводит его, Алсуфьева, из своего дома.

Виктор отправился на поиски. Нашел дикорастущий чеснок, нашел у речки довольно вязкую глину. Принес все это к костру (за которым Алсуфьев присматривал, до некоторой степени оправдывая этим свое присутствие) и, натерев глухаря изнутри чесноком, посолил и принялся обмазывать его глиной.

— Самый лучший способ! — одобрительно сказал Алсуфьев. — Теперь можно и укладывать.

Он услужливо раздвинул догоравшие дрова, чтобы Виктор мог уложить между ними в горячую золу глиняный шар с глухарем внутри.

Оставалось только поддерживать слабый огонь. Виктор подвесил над огнем котелок с водой для чая.

— Все в порядке. Не пройдет и получаса, как будет у нас жаркое — пальчики оближешь. Ну а пока можно досказать о Среброголовом. На чем я остановился?

— На том, как он стал хунхузом, благородным хунхузом, — после минутного колебания подсказал Виктор, в душе удивляясь Алсуфьеву. Ну и человек! Что он, только делает вид, будто ничего не произошло, или и вправду уже забыл обо всем, как легкомысленный ребенок?

— Да, да. Так вот в это время он наткнулся на красных — остатки разбитого отряда. Какие-то рабочие из Мукдена, студенты, которых преследовали за забастовку. После разгрома им пришлось удрать в лес. Каким образом эти люди перевоспитали Среброголового — не знаю. Люй Цинь об этом ничего конкретного не рассказывал. Но в тридцать втором году Среброголовый был уже красным и оборонял Шитоухэцзы… Впрочем, я ведь только излагаю тебе будущий сценарий. Итак, что же сыграло решающую роль? Французы предположили бы, что женщина, американцы — что раздвоение личности, а в России, пожалуй, объяснили бы выступлением Сталина по радио. Вообрази: тайга, внутренность фанзы и люмпен-пролетарии у репродуктора…

Алсуфьев разошелся — быть может, он непременно хотел развлечь и себя и Виктора. Рассказ его был красочен, и, слушая его, Виктор словно фильм смотрел. Но если исключить все, что было плодом фантазии рассказчика, достоверного оставалось немного: только то, что, когда японцы заняли Маньчжурию и создали Маньчжоу-Го, Среброголовый был уже в рядах Объединенной северо-восточной антияпонской армии. Он командовал батальоном при обороне Шитоухэцзы. Гоминьдановские части, нарушив соглашение, не пришли на помощь, батальон был разбит, а Среброголовый взят в плен. Его пытали. Тогда-то и побелела у него голова. Он бежал ночью, за несколько часов до казни, в форме офицера, который его допрашивал, оставив этому офицеру на память свои кандалы. Как ему это удалось? Тут Алсуфьев начал излагать версии — французскую, американскую, русскую, — а Виктор вспомнил о глухаре.

— Пожалуй, можно вынимать. Наверно, готов.