Лесной замок

Еще сильнее встревожилась бы Клара, стань ей известна тайная мечта Адольфа. А заключалась эта мечта в том, чтобы ударить Эдмунда со всей силы, однако обставить дело так, чтобы не понести за это никакого наказания. Алоис, Клара и Анжела без умолку твердили о том, какие у Эдмунда замечательно красивые голубые глаза. Но мои собственные глаза, решил Адольф, того же цвета, вот только голубизна их куда благородней. Кроме того, лицо Эдмунда выглядело несколько приплюснутым. Как хотелось Адольфу расплющить его по-настоящему, хотелось каждый раз, когда родители называли Эдмунда умничкой и прелестью!

Эдмунда к тому же вечно хвалили за то, как он заботится о младшей сестренке, тогда как Адольф первым во всем семействе почувствовал, что эта малышка непременно вырастет дурочкой. Он мог бы обратить на это внимание старших, но им было не до него: они наперебой расхваливали Эдмунда за хлопоты вокруг Паулы.

Клара даже радовалась тому, что этот большой потный дядька Прайзингер вечно орудует молотом у себя в кузнице, потому что Адольфу он понравился и мальчик проводил у него на задворках много времени. Пусть лучше торчит в кузнице, чем подкарауливает Эдмунда, чтобы в очередной раз сбить его наземь коварной подножкой.

 6

В это время мне пришлось перебраться из Австрии в Швейцарию; целый месяц я был занят в Женеве, наблюдая за превращением одного мелкого уголовника в хладнокровного политического убийцу.

С оглядкой на число и разнообразие клиентов, оставленных мною в Линце и его окрестностях, мне пришлось наведываться туда неоднократно с тем, чтобы посмотреть, как идут у них дела, поэтому я практически не спускал глаз с происходящего на мельнице в Ламбахе, но рассказ об этом я продолжу не раньше, нежели вкратце остановлюсь на своем женевском задании. Тем читателям, кому наскучили подобные отступления, могу пообещать, что на сей раз их разлука с маленьким Ади не затянется дольше чем на главку-другую.

Более того, на немногих страницах, отклоняющихся от главной темы, мне придется цитировать Марка Твена, пусть он и не был никогда моим клиентом (да я бы и не осмелился искушать его!). В гипотетическом противоположном случае наш Маэстро, преклоняющийся перед великими писателями, безусловно, пожелал бы искусить его сам.

На самом же деле Марка Твена, как натуру чрезвычайно сложную, мы просто-напросто забраковали. А вот кое-кто из его хороших знакомых входил в число наших клиентов, так что я знаю о нем достаточно, чтобы с превеликим уважением отнестись к той горячности, с которой он написал о покушении на императрицу Елизавету, имевшем место 10 сентября 1898 года в Женеве. Выйдя замуж за Франца-Иосифа в 1854 году, она давным-давно прослыла первой красавицей в кругу королев Европы и непревзойденной ценительницей искусств. Например, ее любимым поэтом был Генрих Гейне. Экзотический шарм этой венценосной особы дополнялся и тем, что после двойного самоубийства ее любимого сына, Кронпринца Рудольфа, и его юной возлюбленной, семнадцатилетней баронессы фон Вечора, императрица носила вечный траур. В этой трагедии, разыгравшейся в январе 1889 года и широко известной теперь по кинофильму «Майерлинг», я сыграл немаловажную роль. Пожалуй, именно поэтому мне и поручили присматривать за Луиджи Лучени, как только в нем разглядели будущего убийцу.

«Он, конечно, страшный говнюк, — сказал Маэстро, — но словно создан нарочно для нас. На диво неуравновешенный маленький мерзавец. Считает себя серьезным философом и убежден в том, что долговременное впечатление на публику могут произвести только выдающиеся личные деяния. Так что за работу!»

И я начал работать с Луиджи Лучени. Я расширил газообразное облако его психики, затем спрессовал эти негорючие испарения и превратил их в пламенеющий факел. Политическим убийцам необходимо пройти через быструю череду многократных приращений собственного «я», чтобы в решающую минуту у них не дрогнула рука.

Дело у меня сладилось. Лучени, обедневший молодой человек, перебравшись в Швейцарию, стал анархистом. В Женеве нашел революционеров, согласившихся, пусть и нехотя, принять его в собственные ряды. Соплеменники-итальянцы называли его il stupido[19], что изо дня в день повышало температуру его ярости ровно вдвое. Мне сильно помогло то, что над ним издевались те самые люди, на восторженные рукоплескания которых он так рассчитывал.

— Убеди их не словом, а делом, — внушал я ему постоянно. — Ты пришел в мир для того, чтобы лишить жизни кого-нибудь из самых важных столпов класса угнетателей!

— Да, но кого же?

— В урочный час тебе на этого человека укажут.